Не от стыда краснеет золото

А ворона всегда была не прочь поболтать. Когда Зоя Васильевна выходила на крыльцо, Кара перелетала с крыши на виноградные вешала. Просунув голову между листьями винограда, чтобы лучше видеть Зою, поглядывала внимательно одним глазом.

– Привет, Каркуша! – говорила Зоя Васильевна. – Что скажешь?

Ворона щелкала клювом и говорила «каррр!».

– Ну, расскажи, расскажи, как дошла до жизни такой!

Каркуша поворачивала голову, смотрела другим глазом и, дождавшись конца Зоиной тирады, опять щелкала клювом и говорила «каррр!» Она была воспитанной птицей и не прерывала собеседницу, как некоторые люди: «а вот я!.., а вот у меня!..». Так они и общались.

Естественно, прилетала Кара не только затем, чтобы полюбоваться Зоиными прекрасными глазами, даже не столько за тем. Она терпеливо ждала момента, когда Зоя Васильевна вынесет из дома корочку сала, кусочек колбаски или даже хлебушка, протянет руку и скажет:

– Угощайся!

Тогда Каркуша начинала склевывать виноградные листья или сухие веточки и выплевывать на землю, чистить клюв, всем видом давая понять о бескорыстии своих побуждений. Типа, я просто так заглянула, мимо летела, и нечего меня подозревать в меркантильных интересах.

– Будешь выеживаться – уйду! – грозила Зоя и делала вид, что отдергивает руку.

Кара молнией срывалась сверху, выхватывала угощение и возвращалась на свой насест. Куда девалось хорошее воспитание!

– Приятного аппетита! – желала Зоя и уходила в дом.

Ворона никогда не заканчивала диалог первой, ждала, пока утомится Зоя Васильевна. Она была болтушкой, как соседка Люба. Уходила Зоя – и тогда только улетала ворона.

Как обычно, птичка, приземлившись, ходила по крыше туда-сюда, топая, как рота солдат на плацу, отрабатывающая строевой шаг в преддверии общевойскового смотра. Ее трудовой день начинался вместе со световым, раньше Зоиного.

Вконец измотавшись, Зоя Васильевна все же уснула под бравое воронье «ать-два!». И тут начали барабанить в окна и двери ее дорогие подруги. Хотя ключи (и от калитки, и от дома!) у них были свои, они давно уже обменялись ключами от своих жилищ на всякий непредвиденный, печальный случай.

Телефон Зайки не отвечал с вечера. Ну ладно, нет связи или разрядился – но он и утром не отвечал! Люся и Мила примчались в тревоге. Еще на подходе увидели закрытые ставни – это в восемь-то часов утра! Открыли калитку – Умка вел себя обычно, признаков голода или волнения не проявлял. Приподнял верхнюю губу с левой стороны в приветливой улыбке – такая манера у него была – и заработал активно хвостом.

Дверь была заперта изнутри на крючок – значит, Зайка добралась до дома благополучно. Еще того хуже! Не иначе – сердце прихватило! Подруги принялись лупцевать в дверь ногами и голосить, забеспокоившийся Умка присоединился: бабам, наверное, виднее, что происходит!

Очумевшая Зоя, пробудившись от трехголосого воя, наконец, откинула крючок и распахнула дверь.

* * *

– Так это Жорик – Вольдемара?..

– Я тоже сначала так подумала! Но Анжела говорит, что нет.

– Так она тебе и признается!

– Да его и близко там не было!

– Да слинял вовремя!

– Она говорит, что ни о чем таком его не просила!

– Да что ж она – дура, чтоб признаваться? И потом, может, впрямую и не просила, но подводила его к этому, провоцировала, про свои горькие обиды рассказывала…

– Девочки, она была в таком состоянии! Просто в ступор впала.

– Потому что чувствует вину!

– А когда это ты у нее спросила про Жорика?

– В больнице, когда Вольдемара увезли в операционную.

– А ты-то как там оказалась?!

– Да она как клещ в меня впилась опять! «Не оставляйте меня одну, не оставляйте меня одну»! Скорая приехала минут через пятнадцать, там до Порохового пара-тройка километров.

– У них что ж, в селе и своя больница есть?

– Ну, село большое. Есть такая мини-больница: в одном здании и амбулатория, и стационар, и станция скорой помощи. Аж две машины! А из врачей – терапевт, педиатр, гинеколог и, на наше счастье, хирург. Он первую помощь оказал. Может, даже жизнь спас. А потом должны были реанимобиль из области вызвать, серьезная все же черепно-мозговая травма. Но хирург сказал, что Владимир Иванович, Вольдемар то есть, пока нетранспортабелен. Я позвонила своей родне, попросила приютить Анжелу на день-другой.

– А им это надо? А тебе это надо? Для этой поганки! В коридоре бы посидела!

– А если из коридора на ночь попросят? Да и у родни моей летняя-зимняя кухня сейчас пустует, они в нее городских рыбаков пускают переночевать. Не обременит.

– Как это? Летняя-зимняя?

– Ну, утепленная. Это такая же летняя кухня, как у меня во дворе, только они в ней и зимой тоже готовят, там же и питаются, чтоб чаду в доме не было.

* * *

…Анжела впилась клещом, опять вспомнив про существование Зои Васильевны, хотя той даже смотреть на нее не хотелось, не то что разговаривать и поддерживать морально. Когда они сидели в коридоре, пока хирург в операционной колдовал над Вольдемаром, Зоя не выдержала и спросила:

– Это вы Жорика науськали?

– Вы что, с ума сошли?!! – лицо Анжелы пошло какими-то фиолетовыми пятнами.