Не отпускай

Элли – генеральный директор. Марша предпочитает оставаться в тени. Теперь у них один приют и четыре временных дома вроде этого. Еще у них есть три места, адреса которых по понятным причинам совершенно не известны обществу. У них очень хорошая система безопасности, но иногда и я вношу свою лепту.

Я целую Маршу в щеку. Она больше не красавица. Она не стара – ей немного за сорок. Когда жизнь выколачивают из тех, кто светит ярче других, они со временем восстанавливаются, но тот свет не возвращается в полной мере. Кстати, Марша до сих пор любит играть. В самодеятельном вестбриджском театре в мае премьера «Скрипача». Марша играет бабушку Цейтл.

Она отводит меня в сторону:

– Странное дело…

– Что?

– Я рассказываю тебе об этом чудовище Трее, и он вдруг оказывается в больнице.

Я молчу.

– Несколько месяцев назад я рассказала тебе о том, что бойфренд Ванды подверг сексуальному насилию ее четырехлетнюю дочь. И он вдруг…

– Марша, я спешу, – говорю я, чтобы остановить ее, а она смотрит на меня. – Ты можешь, конечно, перестать рассказывать мне о своих проблемах. Но это тебе решать.

– Я сначала молюсь, – сообщает она.

– Вот и хорошо.

– Но молитва не помогает. И тогда я иду к тебе.

– Может быть, ты смотришь на это неправильно? – замечаю я.

– Это как?

– Вероятно, я – просто ответ на твои молитвы, – пожимаю плечами я.

Я беру ее лицо обеими руками и еще раз целую в щеку. А потом спешу прочь, прежде чем она успеет сказать что-то еще. Ты, вероятно, недоумеваешь, как я, коп, поклявшийся служить закону, оправдываю то, что я сделал с Треем. Никак. Я лицемерю. Мы все лицемеры. Я и в самом деле верю в верховенство закона, и я не ахти какой поклонник самосуда. Но я по-другому смотрю на то, что иногда делаю. Я смотрю на это так, будто мир – это бар и там в углу я вижу человека, который жестоко избивает женщину, издевается над ней, смеется, просит дать ему еще один последний шанс, как Люси, не дающая Чарли Брауну ударить по мячику[19], а пообещав ей эту надежду, снова жестоко бьет ее по лицу. Я смотрю на это, как если бы я зашел в дом какой-нибудь знакомой и увидел, что ее бойфренд пытается изнасиловать ее четырехлетнюю дочь.

Твоя кровь кипит? Разве время и расстояние могут ее охладить?

И я вмешиваюсь. Я прекращаю это. У меня нет иллюзий. Я нарушаю закон, и, если меня поймают, я понесу наказание. Признаю, это не лучшее оправдание, но мне все равно.

Я беру курс на запад, к границе с Пенсильванией. Конечно, велика вероятность того, что Саймона Фрейзера не будет в его офисе. Если так, то я посещу его дома, или где он там еще находится. Я могу его упустить. Он может отказаться от встречи со мной. Такова работа детектива. Ты продолжаешь делать свое дело, даже если то, что делаешь, кажется бесполезной тратой времени и энергии.

Я еду и думаю о тебе. Вот в чем моя проблема. Ни одно из воспоминаний моих первых восемнадцати лет жизни не обходится без тебя. Мы с тобой делили материнское чрево, потом делили одну спальню. Да не было ничего, что бы мы с тобой не делили. Я говорил тебе обо всем. Обо всем! Ничего от тебя не утаивал. Мне не было стыдно, ничто меня не смущало, потому что я знал: что бы я ни сказал тебе, ты все равно будешь меня любить. Для всех остальных существует что-то вроде фасада. Без этого не обойтись. Но у нас с тобой не было никаких фасадов.

Я ничего – ничего! – не скрывал от тебя. Но иногда я спрашиваю себя: а ты?

У тебя были секреты от меня, Лео?

Час спустя, все еще в дороге, я звоню в кабинет доктору Бет Флетчер, урожденной Лэшли. Я называю себя секретарю и прошу соединить меня с доктором Флетчер. Женщина говорит, что доктора сейчас нет, говорит тем усталым, обессиленным голосом, каким говорят только секретари докторов; она спрашивает, что мне нужно.

– Я ее старый школьный приятель. – Я сообщаю ей свое имя и номер мобильного телефона. Потом, добавляя в голос как можно больше – насколько у меня это получается – волнения, произношу: – Мне необходимо поговорить с доктором Флетчер.

Секретарша невозмутимым голосом отвечает:

– Я оставлю ей сообщение.

– И еще: я – полицейский.

В ответ – молчание.

– Прошу вас, свяжитесь с доктором Флетчер и скажите ей, что это важно.

Секретарша вешает трубку, ничего мне не пообещав.

Я звоню Оги. Он отвечает на первый же звонок:

– Да.

– Я знаю, вы не хотите в этом участвовать, – начинаю я.

Он молчит.

– Но не могли бы вы сказать вашим патрульным, чтобы они поглядывали – не увидят ли где Хэнка?

– Нет проблем, – отвечает Оги. – Он каждый день гуляет одним и тем же маршрутом.

– Сегодня утром не гулял.

Я сообщаю Оги о моей неудачной засаде на Тропе. Рассказываю о своем посещении баскетбольной площадки прошлым вечером. Оги некоторое время молчит, потом говорит:

– Ты знаешь, что Хэнк… мм… болен?

– Знаю.

– Так что, по-твоему, он может тебе сказать?

– Черт меня возьми, если я знаю! – отвечаю я.

Снова пауза. У меня возникает искушение извиниться – я вдруг откапываю то, что Оги с таким трудом пытался забыть, но я не в настроении говорить банальности и сомневаюсь, что Оги хотел бы их услышать.

– Я попрошу ребят сообщить мне, если они его увидят.