Не отступать! Не сдаваться!

Первую ночь Егорьеву пришлось ночевать в лесу, в чащобе, где было холодно и сыро и не давали покоя полчища комаров, но где зато была надежная гарантия не попасться кому-либо на глаза. Проснулся лейтенант рано: на ветках деревьев еще висели клочья тумана. Встал, поеживаясь, попытался натянуть поглубже каску на голову — ничего не вышло. Подняв отложной воротничок гимнастерки, прижал оба его конца подбородком к шее, упрятал кисти рук подальше в рукава, побрел дальше по лесу.

Еще вчера днем с помощью карты и компаса, которые, к счастью, оказались в его планшете, Егорьев сориентировался на местности. Правда, за пределы карты он вышел уже к прошлому вечеру — той деревушки, откуда он столь спешно уносил ноги, нигде отмечено не было. Но у лейтенанта был компас, по которому можно было взять направление на восток, и Егорьев, взяв это направление, всю дорогу придерживался лишь его. Компас стал для лейтенанта надеждой на спасение, заменяя собой проводника и спутника в этой глуши. Единственно, чего компас заменить не мог, так это хлеба насущного. Голод дал о себе знать на второй день, и, уже предчувствуя его, Егорьев хотел в тот, первый день просить продуктов в той самой деревушке. Но видно, не судьба — раздобыть себе пропитание лейтенант так и не смог и теперь шел, чувствуя, как голод, просыпаясь, прожорливо начинает заглатывать его изнутри, заполнять сознание, постепенно вытесняя все мысли и чувства, даже одиночества, которого так боялся Егорьев.

И вдруг, как избавление, неожиданно открывшаяся посреди леса земляничная поляна. Егорьев в первую минуту даже не понял, куда он попал: деревья расступились, сквозь окаймленное их ветками светлое окошко вверху брызнул яркий солнечный свет, а меж зеленью травы и изогнувшимися стволами папоротника с зубчатым листом заискрились, засверкали алым сочные крупные ягоды.

Егорьев горстями ел землянику, ползая на четвереньках среди кустов, вместе с листом и плодоножками срывая ягоды, перепачкивая ладони, лицо, одежду, отправлял их в рот. Привел в чувство лейтенанта гулким эхом прокатившийся по поляне чей-то высокий веселый крик.

Егорьев вздрогнул, оглянулся, стоя на коленях и сжимая в кулаках несколько только что сорванных им земляничных ягод. Крик повторился опять, ему ответил второй, также бодро и весело, на другом конце поляны. Егорьев завертел головой, ничего же замечая, и вдруг натолкнулся взглядом сразу на несколько фигур, шедших по пояс в траве, высоко поднимая ивовые лукошки. Лейтенант тут же распознал в них немецких солдат. В расстегнутых кителях с засученными рукавами, с закинутым за спину оружием, они шли, оживленно переговариваясь между собой. Егорьев посмотрел влево, вправо — отовсюду шли немцы, помахивая корзинками, котелками, касками. Шли, по-видимому, собирать землянику. Они не видели Егорьева. Догадавшись, какие намерения преследуют немцы, и прикинув, сколько на этой поляне земляники, Егорьев с ужасом закрыл лицо руками и опустился на землю, скрывшись в траве.

Мысли в голове лейтенанта завертелись с лихорадочной быстротой. Очевидно, что он попался. Что же делать? Вытащить пистолет, попытаться пробиться к лесу, пока кольцо вокруг поляны еще не сомкнулось полностью? Но не пробежав и половины расстояния, он будет подстрелен, как заяц. А если даже, допустим, и вырвется из этого круга, все равно ему не уйти от погони в лесу. Да он и слишком расфантазировался, представив погоню в лесу, — без всякого сомнения, ему не дадут даже покинуть поляну. Что же тогда? Застрелиться, пока еще не поздно? Сдаться? А может, сидеть тут и, вжавшись поплотнее в траву, ждать своей участи? Пожалуй, последнее самое верное.

Егорьев достал пистолет, вынул обойму, проверяя количество патронов, и… обнаружил, что остался только один. В судьбу лейтенант не верил, но тут вдруг представил, не означает ли это предзнаменование, что участь его решена. Не ему ли предназначен этот единственный патрон? Вогнав обратно обойму и сняв пистолет с предохранителя, с трепетом стал Егорьев подносить оружие к голове, еще не имея цели застрелиться прямо сейчас, а просто желая проверить, сумеет ли он это сделать или нет. И (о чудо!) почувствовал вдруг, что рука его не поднимается. Не от страха и нерешимости, нет, а от того, будто уперлась в стену, будто кто-то схватился за нее и держит, и тянет книзу. Егорьев опустил руку, потом снова попытался поднять ее с зажатым в ладони пистолетом. И снова результат был прежним — невидимая сила дала руке с трудом согнуться до половины в локте и дальше не пускала. В ту же секунду Егорьев почувствовал острое, жгучее желание упрятать пистолет обратно в кобуру. Словно кто-то говорил ему — убери пистолет, и все будет нормально, только убери…

«Только убери…» — поневоле прошептал Егорьев, повторяя не сказанные, тем не менее шедшие не от него слова. Через секунду руки его были свободны, а оружие лежало в кобуре. «Что же это такое?» — мысленно спросил сам себя лейтенант и в то же мгновение услышал совсем рядом шорох травы и громкий говор на немецком языке.