Не отверну лица

Немцы весело загоготали, делая какие-то знаки руками. Женщина по-своему «догадалась» об их требованиях и через несколько минут на столе возвышался окорок, снятый с крючка в погребе.

Лейтенант Копф пристукнул сапогом о край стола, затем бесцеремонно потрепал женщину по плечу.

Это оживление в доме понравилось детям, и они стали приближаться к столу. Особенно осмелел малыш.

Копф снял с пояса финку. Прежде чем приступить к трапезе, он заголил малышу рубашку и, причмокнув языком, пощекотал финкой ребенка. Мать вовсе не поняла шутки. Она так хватила мальчишку на себя, что ножки его взвились над столом. Потом хотела было бежать вон из избы.

— Матка! Тринк... Шнапс! — догнал ее требовательный голос Копфа.

— Господин лейтенант хочет водки! — четко объяснил Густав. Ему часто приходилось переводить эту фразу.

Женщина, которой уже виделось избавление от страшных гостей, вдруг увяла от этих слов, губы ее задрожали. Она, отпустив ребенка, пошла в сени, зазвенела пустыми бутылками. Спиртным в доме не пахло с той поры, как хозяин ушел на войну.

Как нередко бывает, в подобных случаях дети оказываются памятливее, а подчас и сообразительнее взрослых. Семилетняя Танечка, со страхом наблюдавшая за матерью, пока та звенела пустой посудой в чулане в поисках несуществующей водки, схватила за руку только что вошедшего в дом солдата. Это был шофер Герхард Штумм, пришедший доложить о готовности рации.

— Водка... — тихо проговорила русская девочка, беря Герхарда Штумма за большие грязные руки, которые он по привычке вытирал о концы. — Водка в лавке... Она близко... Идемте...

«Сейчас немцы возьмут водку и отпустят маму и всех нас», — думала она.

Пока Герхард Штумм сбивал замок с дверей лавчонки, жизнь на хуторе замерла, затаила свое дыхание...

Сообразительная Танечка, немного понаблюдав за солдатом, догадалась, что наделала беды, отведя Штумма к ларьку. Она ойкнула и поспешила к белобородому Парамону покаяться и попросить прощения.

— Деда, дедушка милый! Немец ларек разбил!

— Ась? Это ты, Настюшка? — отозвался Парамон.

Приподнявшись, он стал ощупывать девочку за плечи: спросонья едва различал очертания лица ребенка. «Нет, это вроде Танечка Авдотьина... Ларек, ларек, — мелькнуло в слабом мозгу старика. — О чем же ином может кричать ему на ухо Танечка?.. Дрожит она всем телом, сердечная, и рвется куда-то».

Дед Парамон подхватил на руки фузею, стоявшую вместе с граблями и лопатами в углу сарая, и грозно двинулся к своему объекту... Так и есть: сквозь мутную пелену на глазах он угадал человеческую фигуру, согнутую под тяжелой ношей. Герхард Штумм уже протиснулся боком через узкую дверь баньки-ларька.

— Гей ты, бесстыдник! — грозно окликнул Парамон злодея и потряс фузеей над головой, словно палицей. Но голос деда был уже слаб. Вор даже не обернулся. Он только покруче наклонился, ловким движением подбрасывая ящик повыше к плечам. Дед на мгновение увидел нагнувшегося грабителя и взял по-войсковому фузею к плечу. Старый Парамон еще раз зычно выкрикнул, страшась своей мысли:

— Гей, гей! Опомнись!

Зажмурясь, он прошептал:

— Господи, хоть бы не в голову!

Потом уверенно высек огонь.

Грохнул выстрел. Солдат кувыркнулся через голову и, вопя, покатился по земле. Не устоял против пороховой отдачи и старик. Падая в дыму от собственного выстрела, он не видел, как с крыльца дома полилась на него огненная струя. То заработал автомат в руках Германа Копфа.

Парамон Белов так и умер, не разобравшись, кто же его «доконал» на восемьдесят третьем году жизни...

История с Герхардом Штуммом вызвала у зондеркоманды бурю смеха. Пострадавшего усадили в детскую ванночку с водой. Кто-то догадливо сунул ему в руки бутылку «московской». Воя от боли и пиная ногами всех без разбора, кто приближался к нему, Штумм хлебал водку через горлышко. Опьянев, он сам пробовал шутить над своей бедой:

— Ох, нашел я в России на свою голову приключение!..

— Если бы на голову! — орали в экстазе солдаты.

Гогот пьяных немцев, стенания Герхарда перемешались с плачем хуторян над трупом основателя беловского рода. Немцы не мешали Беловым хлопотать над убитым стариком. Но фузея его ходила по рукам оккупантов, вызывая шумный восторг.

К захмелевшему лейтенанту дважды обращался ефрейтор Феликс Шранке, выделенный в охранение:

— Господин лейтенант! Я отчетливо видел на опушке леса русского солдата!.. Пять минут назад я видел здесь красноармейца!

— Ха-ха-ха! — гоготал пьяный Герман Копф. — Полюбуйтесь на этого вояку: он видел красных! Ты только видел, а Штумм грудью, то есть... ха-ха-ха... принял на себя массированный удар русского миномета.

Копф хлопал себя по ляжкам, предлагал тост за выздоровление стенающего Штумма, похвалялся представить солдата к награде, как пролившего кровь на Восточном фронте.

Кто-то из шооровских выпускников, вероятно, проговорился Копфу о высоких призваниях некоторых его подчиненных. Пьяному офицеру вспомнилось об этом именно сейчас. Он вышел на крыльцо и объявил: