Тут я должен наконец вспомнить о сопровождавшем делегата. Это был невероятно большой парень, очевидно, взятый для устрашения нас. Парень этот был куда выше любого из нас и, вероятно, сильнее. Он вполне оправдывал свое назначение телохранителя, потому что, когда Копф расстегнул кобуру, в руках молодого русского появилась противотанковая граната. Ему ничего не стоило швырнуть ее в коменданта, если бы этого хотел, и тогда всем нам был бы капут. Но старший русский заявил, что парень этого не сделает, если мы не начнем здесь драку первыми...
Парень несколько раз перебивал старшего парламентера:
— Отец, разреши — я их голыми руками передушу сейчас...
Оба они были озлоблены и уверены, что справятся с немцами и в данном случае, и вообще.
Лейтенант застегнул кобуру и сказал старику примирительно:
— Вот что... Ты, я вижу, дельный человек. Мне такие нравятся. Германское командование вовсе не исключает сотрудничества с местным населением, если жители проявляют стремление к порядку. Выводи крестьян и лесорубов из тайных землянок, пусть себе расходятся по домам. А я сейчас же назначу тебя старостой. Уверяю, это намного лучше, чем ходить к нам из лесу и угрожать гранатой. В другой раз мы тебя обязаны будем расстрелять.
— А я в другой раз с вами и не собираюсь разговаривать! — ответил на это красный.
Я с удовольствием перевел длинный монолог Копфа. Но русский оказался несговорчивым. Он ответил в очень энергичных выражениях, что таких людей, о которых говорит Копф, у них в отечестве называют предателями и уничтожают наравне с оккупантами.
Так они ни до чего не договорились.
Дело здесь вовсе не в плохом моем переводе. Они просто по-разному толковали понятия «оккупация», «действительный хозяин положения», «сотрудничество». Да и господин Копф не проявил особого интереса к пониманию претензий красного. Мне кажется, что здесь была испорчена обстановка для разговора. Старик Раббе сказал бы наверняка: если хотите чего-нибудь добиться, не торопитесь пускать в ход кулаки... Не спешите бросать в землю сорняки, они вырастут и без посева. Сейте добро, зло само вырастет... Я часто вижу во сне его мудрое лицо.
Русский ушел, не подав никому руки и поглядев в мои глаза с сожалением. И с презрением тоже. На Копфа он даже не взглянул. Вероятно, он понял, о чем мы переговаривались в его присутствии. А Копф спросил, впрочем, без особой уверенности:
— Густав, может мы вздернем этого красного агитатора?
Но мы могли бы в лучшем случае убить их, пожертвовав своими жизнями. Кто нас похвалил бы за это? Я принялся отговаривать лейтенанта от этой сомнительной затеи: ведь красный пришел к нам по доброй воле, откликаясь на наши воззвания. Цель его визита была с точки зрения человечности гуманной — предупредить о возможных жертвах. В косвенной форме он даже заботился о сохранении жизни противнику. Мол, поберегите сами себя, уходите в другое место, а не то...
— Ты стал чертовски много рассуждать, как я вижу, — пробормотал Копф, потирая себе виски. Потом он спросил, не поднимая головы: — Ну а если в том «другом» районе, куда нас любезно отсылает этот красный господин, тоже имеется своя местная власть и там не захотят сотрудничать с зондеркомандой в наведении нового порядка? Какой смысл тогда в зондеркоманде? Лучше мы все пойдем на фронт!
Он просто поражал меня своей наивностью. Разве этот лесной богатырь со своими родичами не сможет создать для нас здесь достойного зондеркоманды фронта?
— Они приходили в разведку! Будем вешать всех подряд! — орал вдогонку красным Копф.
Всю ночь мы провели в траншеях, потому что по нас стреляли. Утром похоронили четырех солдат. Копф распорядился зажигать дома, хозяева которых не отзовутся на выкрик с улицы. Горел весь поселок, но никто не явился на место сбора. В обед была получена радиограмма о переходе в следующее село. Так мы шли вслед за фронтом через Навлю, окрестности Брянска, Жуковку... До самой Лотни. Здесь, по слухам, придется зимовать: бездорожье. О Лотне я вам, дорогая тетушка, напишу в другой раз.
Целую. Ваш Густав.
P.S. Если это не особенно затруднит вас, пришлите что-нибудь теплое: на ноги, на руки и даже на голову — все пригодится. Здесь необычайно холодно. При случае передайте привет старику Раббе. Я, кажется, начинаю выполнять лучше других именно его напутствие: думаю, думаю...»
Обжигающе острой становилась в родниках вода, берега лесных ручейков по утрам задергивала хрупкая кромка льда. Много было соблазнов у уставших бойцов: разбрестись по деревням, осесть в какой-либо глухомани подобно иным партизанским отрядам, но Данчиков упрямо вел своих бойцов на северо-восток, к Москве. Ему однажды даже приснилась эта выстраданная встреча со своими...
...Его вызвали к командующему фронтом, генералу Холмову, бывшему начальнику пехотного училища. Последний раз Петр Данчиков видел Холмова в президиуме торжественного собрания на выпускном вечере.