Не плачь

И если бы мне год назад кто-нибудь сказал, что всё так круто изменится, я бы никогда не поверил. С чего бы? Не было абсолютно никаких причин, ну никаких! Хотя сейчас я всё время думаю: «Почему?» И вспоминаю такие мелкие вещи – как бабушка говорит мне: «Книжку почитай!», а я не читаю. Или как я разбил мамину чашку и не признался, что это я. Я как-то сразу забывал о таких вещах, а сейчас вспоминаю и вспоминаю, одну за другой. Особенно когда я не сплю, они лезут мне в голову. Вот откуда они лезут?

Но ведь такие штуки происходят со всеми! Со всеми, понимаете! А заболел один я!

Значит, дело не в поступках? Хотя теперь я уверен, что это произошло, потому что я хуже всех. И уж точно знаю, что в моей жизни больше не будет ничего хорошего. И не надо.

Я только очень жить хочу. Когда я узнал, что заболел, и потом, когда узнал подробности о своей болезни, сначала не хотел. Как-то меня так всё убило.

Когда у нас в семье появился я-больной, вокруг меня образовался какой-то стеклянный колпак. Никому не приходилось даже название такое слышать – рефлекторная симпатическая дистрофия. От этого, наверное, все растерялись и не знали, как себя со мной вести. И почти перестали ко мне обращаться. Я свое имя перестал дома слышать! Раньше только и говорили: Петя то, Петя это… А теперь – всё, нет Пети.

Лучше бы они меня ругали, честное слово! Или ненавидели. Молчание меня убивало. И я перестал хотеть жить. Потому что я остался один. Каждый, кто болеет, остается в полном одиночестве. Это как отстать от поезда – все уже едут до следующей станции, веселые, любящие друг друга, а ты стоишь на пустой станции один – для тебя движение остановилось и всё испорчено.

Мне кажется, я действительно всё сам испортил. Моя жизнь – ладно, это моя жизнь. Но теперь и все остальные будут мучиться от чувства вины, что не могут мне помочь. И другие люди будут относиться к моей семье иначе. А я сам? Посмотрите на меня – жуткое зрелище! Так мне и надо. Я всё время, когда особенно тяжело, или больно, или обидно, думаю – так мне и надо. Но ночью, когда просыпаюсь… Это не объяснить.

В первое время я просыпался и спросонья вел себя как ребенок. Маму звал, например. Тетя Оля просыпалась и ужасно ругалась, что я кричу. Так мы орали некоторое время, а потом это проходило. Теперь уже совсем прошло.

Вот. И постепенно я стал хотеть жить. Вырасти. Кем-то стать. Хотя вопрос «что будет потом?» как-то отходит далеко-далеко. Важно только то, что происходит сейчас: что у меня болит, могу ли я сегодня ходить своими ногами или придется ехать на коляске, смогу ли нормально поспать? Голова забита дурацкими вопросами, неестественными. Хотя раньше вопросы были тоже не супер: какой фильм посмотреть, как прогулять школу, как заполучить новый телефон, как пройти следующий уровень в игре?

Мне не нравится как раньше и не нравится как сейчас. Одна надежда на будущее. Вот в этом-то и проблема…

Если даже всё сбудется и я останусь, мне придется делать всё в одиночку. Меня это пугает? Меня это не пугает. Меня вообще трудно чем-то напугать.

Я хочу жить, но не понимаю как. Вот это и есть мой к вам главный вопрос. Посоветуйте что-нибудь!

Влад #я_не_плачу

1 Болгарский омлет

– Ты можешь есть быстрее? Опаздываем!

Я чуть чаем не поперхнулся. Отлично устроился монпэр: я ему завтрак готовлю, как Золушка, а он только и делает, что меня подгоняет. Потом еще спросит, почему посуда не вымыта!

Чем я думал, когда мы с ним заключили договор: завтрак и ужин готовлю я, обед – на нем? Казалось, ну что это за еда – завтрак? А теперь приходится вставать на сорок две минуты раньше, иначе не успеваю. Спросонья мечусь по кухне в фартуке, накрываю на стол – отец любит, чтобы всё было красиво, он же художник, – а потом еще в скоростном режиме заглатываю главную, между прочим, еду дня. Ну и ладно. Переживу. Это всё равно лучше, чем если бы тут торчала какая-нибудь тетя. В нашем фартуке. Прямо передергивает при одной такой мысли.

Сегодня у нас омлет с болгарским перцем и брынзой, тоже болгарской. Небольшой перебор с болгарскостью, я считаю. Но получилось вкусно. А когда вкусно, тогда не хочется никуда бежать сломя голову, а хочется смотреть в окно на снег и на то, как отважные рыжие таксики штурмуют подросшие за ночь сугробы. Но вместо этого ты вынужден любоваться на недовольную физиономию собственного отца. Четвертый раз уже в кухню заглядывает.

– Ты можешь есть быстрее?

Да могу я, могу. Посуду кидаю в раковину. После школы со всем разберусь.

Пока идем от подъезда к машине, ко мне рыжей стрелой бросается Брысик – лучший из такс. Он классный, Брысик. Я его прямо уважаю. Он любопытный и дотошный, никогда ничего не пропустит и ничего не оставит недоделанным. Он не гуляет, он дежурит по двору.

Я потому об этом говорю, что сам я совсем не такой.

Вот мы сейчас едем, а Брысик еще некоторое время будет внюхиваться в мои следы. Почему-то следы отца его в принципе не интересуют, а я, видимо, вызываю у него подозрение. Он нюхает и чихает, подняв морду к небу. Наверное, ему так легче обдумывать результаты обнюхивания.