Не плачь

– Тогда так, – темп речи Вэла изменился: барин в одно мгновение превратился в менеджера. – Мы тут втроем задумали одну штуку. И хотим, чтобы из этого потом получилось видео. Но не просто сняли-выложили, а что-то вроде кино. Документального. Втыкаешь?

– А я тут при чем? – я пока не до конца втыкал, если честно.

Тут подключился Шурок:

– Ты же у нас гений кино? Вот и сними про нас! Это такая бомба будет – прославишься!

– О чем кино? – зачем-то спросил я.

Блин! Все-таки они меня поймали!

– Это такой экшн, – начал объяснять Шурок.

– У вас сценарий есть?

– Сценария нет.

– Слушай, – интонации Вэла опять стали замедленными, – ты придешь и сам всё на месте поймешь. Главное, ты камеру не забудь зарядить. Там всего делов минут на десять.

– А чего вы сами не снимете? – я всё еще не до конца соображал, что им нужно.

– Не, мы будем заняты. Да, Мар? Надо, чтобы кто-то со стороны снимал. А потом еще смонтировал. Чтобы осталось самое-самое – и прямо зрителю в глаз! Что скажешь?

Я молчал. Надо соглашаться? Это может быть интересно. Опять же, с Вэлом потусоваться…

– Да ему денег надо, – вдруг заговорила Маринка. – Он же у нас звезда!

– А, точно, – Вэл опять изменился. – Деньги есть. Не проблема. Вообще не проблема. Сдаешь нам готовый ролик – сразу получаешь. Ну? Ты как?

– Вообще-то, – сказал я, стараясь говорить как можно равнодушнее, – можно попробовать.

5 Много воды, овсянка, кетчуп, горчица, хрен

Я зову его монпэр, потому что все вокруг зовут своих отцов фазерами. А мне, во-первых, слово не нравится, а во-вторых, если мы с первого класса учим не английский, а французский, логичнее будет главные вещи своей жизни на этот язык и переводить. А отец, безусловно, возглавляет список главных вещей моей жизни.

Все типа иронию проявляют, а я хочу зашифровать слово «папа», чтобы никто до него не дотронулся, не полез бы с каким-нибудь своим интересом. В первом классе нам задали на дом приготовить рассказ о своей семье. Я поднял руку и спросил:

– А как сказать «мой папа»?

– Мон пэр, – послушно ответила француженка.

– А как это пишется?

Француженка написала эти слова на доске. Потом спохватилась:

– Но ты должен будешь рассказать не только о своем папе, но и о маме, и о бабушках и дедушках, о братьях и сестрах…

И тут у меня ни с того ни с сего случилась истерика. Я хотел выйти, но не дошел – стоял посреди класса, всасывал ртом воздух, давился им и орал, как сумасшедший, своим тоненьким первоклассным голоском: «И-и-и, и-и-и…» Ужас, если задуматься, чистый ужас. Француженка тогда страшно испугалась, даже отвела меня в медкабинет – под присмотром специалиста посидеть в тишине до полного успокоения.

А на следующем уроке она меня так и не вызвала. Перепугалась, я думаю, сильно.

А отец с тех пор стал монпэром.

Сейчас он сидел напротив меня и смотрел, то ли щурясь, то ли морщась, как я накладываю ему овсянку. Завтрак сегодня сильно запоздал. Но если человек всё утро пьет воду, как верблюд после похода, рано или поздно он почувствует: неплохо бы и поесть.

Так что я просто ждал, когда монпэр наконец сядет за стол.

Пока ждал, громко хлопнула дверь у новых соседей. Я хотел было метнуться к глазку и уже наконец рассмотреть, с кем теперь придется жить на одной площадке, но потом подумал: всё равно он (или она, не дай бог) сейчас выйдет из подъезда. Поэтому я занял наблюдательную позицию у окна. Прошло довольно много времени (по крайней мере, я бы раза три мог туда-сюда по лестнице сбегать), прежде чем дверь подъезда открылась.

Сначала вышла она – типичная тетенька в сером пуховике и вязаной шапочке. Она вышла и стала кому-то держать дверь подъезда.

Брысик было побежал знакомиться, но замер метрах в десяти – что-то его смутило. Это странно, он же жутко любопытный.

На крыльцо стало выползать странное существо. Ну, то есть это был человек, но двигался он ужасно криво, ноги тряслись и разъезжались, а руки были скрючены у груди. Его выход напоминал выступление клоуна. Правда, не сильно смешное.

Когда он наконец выполз целиком, тетенька бросилась к нему, чтобы подпереть его с одной стороны. Но он что-то быстро сказал ей, и она отвалилась, стояла внизу и напряженно ждала, когда он спустится с крыльца.

А он, видя это, спешил, и ноги у него еще больше заплетались, и мне было смотреть на всё это… не знаю… гадко. И хотелось сказать ему: «Чувак, ты жалкий, сидел бы лучше дома!»

– Что-то интересное показывают?

Монпэр созрел для овсянки.

– Там новый сосед вышел… – я не знал, как это всё правильно сформулировать.

– И кто это оказался? Юрий Гагарин?

– Да нет… То есть… Какой-то инвалид.

– Инвалид? – переспросил монпэр. – Это что значит?

– Не знаю, как называется, – руки скрюченные, ноги скрюченные, идет-шатается…

– И что? – мрачно спросил монпэр.

– По-моему, – сказал я, – таких людей надо держать в специальном месте, а не выставлять их на всеобщее обозрение.

– Это почему? – спросил монпэр. – Они не люди, что ли?

– Вот да. Не люди. Это мое мнение.

Отец на меня как-то так посмотрел… Ну, сложно так посмотрел…

Потом сказал замороженным голосом: