Не плачь

Она накалывает на вилку кусочки яичницы, а перед тем, как отправить ее в рот, дует на нее. Слышу, как у нее урчит в животе. Судя по выражению лица, яичница ей нравится; а может быть, она так изголодалась, что готова есть все, что угодно, и нахваливать.

– Как хорошо! – говорит она, и на ее хорошеньком личике появляется другое выражение: удивления и благодарности, а может быть, даже доверия, потому что она продолжает: – Обычно никто не делает мне ничего хорошего. – Я молчу, не зная, что ей ответить, и она продолжает: – Знаешь, и тебе совсем не обязательно это делать.

Я отвечаю, что знаю. Но сердце наполняется теплом, хотя в заброшенном доме по-прежнему холодно.

– Если хочешь, принесу еще, – говорю я, воспользовавшись тем, что Перл ест. Она смотрит на меня, и я говорю, чтобы она не останавливалась. – Не жди меня, – продолжаю я. – Я скоро вернусь.

И я снова вылезаю в окно с тыльной стороны дома.

На заднем дворе в густых зарослях, которые когда-то были симпатичным садом, я попадаю в кусты, которые не мешало бы подстричь. Кусты проникают и в дом; ветки заползли даже под алюминиевый сайдинг, поэтому его листы отваливается от дома. На лужайке стоят пеньки мертвых деревьев; они постепенно разрушаются под действием грибков и бактерий. Но мое внимание привлекает другое: качели из шины, которая свисает со старого дуба на веревке. Я подхожу к качелям и легонько дергаю, а потом смотрю, как они качаются туда-сюда в сером ноябрьском воздухе. Я слышу, как воображаемые дети кричат от радости: «Уиии!» Они просят: «Еще, еще!» Когда-то они здесь жили, но теперь их нет.

Быстро бегу в наш гараж, чтобы взять то, что мне нужно. На улице тихо и пустынно; в такой ранний час все еще спят.

Зато я почти не спал ночью. Мне не давали покоя мысли о том, что Перл лежит на голом полу и умирает от холода. Тогда я вспомнил, что в нашем гараже есть керосиновый нагреватель и полупустая канистра с керосином – отец держит ее на тот случай, когда в городке отключат электричество; такое иногда бывает во время сильных снегопадов и метелей. Нам нужно как-то согреваться, когда снег заваливает нас с головой. Отец купил нагреватель лет десять или пятнадцать тому назад, и он не раз нас выручал. Много лет назад он не позволил бы мне прикасаться к нему – сказал бы, что это слишком опасно. Сейчас же все наоборот: я близко не подпускаю его к нагревателю.

С трудом тащу неудобный, тяжелый нагреватель в заброшенный дом. Перл сидит на полу с тарелкой на коленях. Она съела почти все, и я уже вижу, что она насытилась; может быть, даже довольна.

– Что это? – спрашивает она, увидев меня.

Я рассказываю про нагреватель, заливаю внутрь горючее, подкручиваю фитиль. Потом зажигаю горелку. Оранжевый язычок пламени освещает комнату, и на лице Перл появляется солнечное выражение, которого я раньше не видел.

Она улыбается. Я еще подкручиваю фитиль и говорю, хотя и думаю, что это излишне:

– Такие нагреватели – вещь опасная. Их нельзя оставлять без присмотра и обязательно нужно тушить перед уходом. – Я пожимаю плечами. Не хочу, чтобы она чувствовала себя дурочкой, поэтому добавляю: – Но ты это наверняка и так знаешь.

Привычка – вторая натура; отец все время напоминал мне, чтобы я не забыл выключить плиту, закрыть парадную дверь, спустить воду в туалете.

Вместо того чтобы сказать что-нибудь о нагревателе, она вдруг говорит:

– Мне нравится твое ожерелье. – И мои руки механически взлетают к ожерелью из акульих зубов, которое много лет назад сделала мне Ингрид.

– Спасибо. – Я вижу, какие у нее глаза – светло-карие, как янтарь.

– От девушки? – прямо спрашивает она, и я не сомневаюсь, что лицо у меня делается таким же красным, как пламя нагревателя.

Я качаю головой и сажусь на пол.

– Подарок друга, – отвечаю я, хотя мне хочется рассказать ей больше, рассказать о Ли Форни и о том, что у меня на самом деле не было никаких девушек. «Для силы и защиты», – сказала Ингрид, когда много лет назад подарила ожерелье. Тогда я только начал работать на Придди, чтобы поддержать отца. Она подарила мне ожерелье, потому что жалела меня, как, впрочем, и многие другие жители нашего городка. Мать меня бросила, а отец пьяница. Ну и жизнь!

Я провожу пальцами по кончику акульего зуба и, глядя в глаза Перл, думаю: может быть, в конце концов, ожерелье все-таки работает. Конечно, вслух я ничего не говорю. Оставляю все недосказанным: просто «друг». В комнате делается тихо.

Я о многом хочу ее расспросить: для начала как ее зовут и что она здесь делает – в нашем городке, в этом доме. Открываю рот, но не успеваю произнести ни слова. Она начинает расспрашивать меня обо мне.

– Ты живешь в доме напротив, – говорит она, и тут я понимаю: она наблюдала за мной. У нас на кухне горит яркий свет; конечно, ей было отлично видно, как мы с отцом сидим за столом. Может быть, ей известно обо мне больше, чем мне казалось.

– Да, – отвечаю я.

– С родителями? – спрашивает она, и я сначала отвечаю:

– Да, – а потом уточняю: – Нет, только с отцом. Не поймите меня неправильно, отца я люблю. Просто ответить на ее вопрос сложнее, чем кажется.