Не плачь

Поэтому я остаюсь на ужин. Сначала ем макароны, за ними персиковый компот с ванильным мороженым. Потом мы играем в джин рамми. Ингрид трудно отказать. Пожалуй, мне вообще не хочется ей отказывать. Не хочется уходить. После еды мы смотрим телевизор, сидя за кухонным столом и сдвинув тарелки на край. Повторяют старый выпуск телевикторины «Своя игра», и мы хором выкрикиваем правильные ответы. Она отвечает на вопрос «Кто такой Берт Рейнолдс?», а я отвечаю на вопрос «Что такое Прованс?». Потом она берет колоду карт и начинает сдавать. Десять мне, десять ей. Вот что значит быть частью семьи.

Почти все вечера я провожу в одиночестве. Ну не совсем в одиночестве, с отцом, но это почти то же самое, что быть совершенно одному. Иногда мы сидим в одной комнате, но не разговариваем, а иногда даже и в одной комнате не сидим. Все мои друзья разъехались; подружек нет. Я, как и Ингрид, провожу вечера в обществе телевизора, если не слежу за городским мозгоправом или не проникаю тайком в заброшенный дом.

Я предлагаю помочь вымыть посуду после «Своей игры» и карт. Ингрид отказывается.

– Ты мой гость, – говорит она, но я настаиваю, подхожу к раковине из нержавейки, смотрю, как она заполняется полупрозрачной мыльной пеной. Я по одному лопаю мыльные пузыри указательным пальцем, потом погружаю в пену тарелки и начинаю мыть. На сушилке быстро накапливается башня из влажных тарелок – такая высокая, что кажется: еще одна – и тарелки с грохотом упадут и разобьются.

– Где кухонное полотенце? – спрашиваю я у Ингрид, роясь в шкафчике в поисках чего-то, чем можно вытереть посуду.

Но Ингрид качает головой.

– Оставь их, – говорит она. – За ночь высохнут… Ты слишком усердно работаешь, – продолжает она, а потом вдруг говорит: – Ты хороший парень, Алекс. Ты ведь это знаешь, да?

И тут я замечаю морщинки у нее под глазами; кожа там тонкая и припухшая. Вижу, какие тусклые у нее глаза, какие красные белки. Наверное, у нее конъюнктивит. Острый конъюнктивит. Аллергия. Или ей просто грустно.

Я киваю: да, знаю. Правда, я иногда сомневаюсь, так ли это. Хороший я или нет, чувствую я себя полным изгоем. Именно эта мысль преследует меня среди ночи. Она для меня очень важна. Самая важная в жизни – в той жизни, какую я знаю. Я думаю: мне никогда ничего не светит, кроме того, что есть. Наш городишко, жалкое существование. Кафе Придди. Всю жизнь мне придется убирать за кем-то грязную посуду. А потом я слышу, как девушка из моих снов зовет меня: «Пойдем…»

Появится ли у меня когда-нибудь такая возможность?

– Твоя мать… – говорит Ингрид, и голос ее утихает, прежде чем ей хватает смелости закончить фразу, сказать вслух то, что она думает. – Зря она ушла. – И она хлопает меня по плечу, когда я поворачиваю к выходу, неся с собой контейнер с остатками макарон.

Когда я выхожу, где-то вдали воет койот, через городок с грохотом проходит поезд, на сей раз товарняк. Для пассажирского сейчас уже поздно. Пассажирский прошел несколько часов назад. Интересно, села ли в него Перл? А может, она еще здесь и бродит по улицам…

Уже десятый час; местные жители впали в спячку до весны.

Когда я прихожу домой, отец крепко спит, лежа ничком на диване. Рядом с перевернутой пивной бутылкой – очередное уведомление, от которого пахнет спиртом. Бумага прилипла к столу; чуть не разорвав его, я читаю и громко ругаюсь:

– Отец, черт побери!

На сей раз электричество. Нам грозят отрубить свет. Я смотрю на телевизор, на лампу, на уродливую потолочную люстру со скрытой проводкой в гостиной, на открытую дверцу холодильника – все включено, все работает. Он ухитрился оставить все включенным, а счета растут! Чтобы заплатить за свет, придется работать сверхурочно; еще больше времени надрываться на Придди, в то время как отец сидит дома и надирается. И берет деньги на пиво. Вот где настоящая засада! Своих денег у отца нет. Как-то, еще давно, когда я был маленький, он разбил мою копилку. Потом стало известно, что он научился подделывать мои чеки, полученные от Придди; он шел в банк и пытался их обналичить. Когда все вскрылось, он стал тайком проникать ко мне в комнату и воровать мои вещи. Он унес все мои бейсбольные трофеи, мое выпускное кольцо – все, что можно продать в комиссионном магазине в центре городка.

Теперь я выдаю ему немного карманных денег, чтобы он не трогал мои вещи. И все же он снова взялся за старое. На прошлой неделе я обнаружил, что пропал телескоп – он пропил еще одно сокровище. Правда, это для меня только вещи. Материальные ценности. То, что для меня дороже денег, я храню под кроватью, куда отец не полезет. Там я храню свою коллекцию морских лилий. Иглокожих, найденных на берегу озера. Крошечные окаменелости, которые я держу в пакете на застежке. Пусть отец забирает телескоп, раз уж он ему так нужен, но морские лилии – мои.