Не плачь

Мы по-прежнему бредем куда-то в ночи, идем, пока мне не кажется, что больше я не пройду ни шагу. Мне совсем не хочется возвращаться домой.

– Я стала искать родных, – повторяет Перл спустя какое-то время, спустя долгое время – такое долгое, что мне кажется, будто она уже никогда ничего не расскажет, – и я их нашла. Выследила их. – Я слышу ее дыхание в сонной ночи; дыхание хриплое, тяжелое, как глина. Дышать ей тяжело. Последствия ходьбы – или стресса. А может, и горя. – Но они по-прежнему не желали меня знать, – продолжает она. – Прошло столько лет, а они по-прежнему не желали меня знать!

Сердце у меня сжимается; я помню, что было со мной после того, как мать меня бросила. Я слушаю, а она рассказывает, как нашла своих родственников, но они сразу же попытались отделаться от нее: не отвечали на телефонные звонки, предлагали заплатить, чтобы она уехала. Неожиданно я понимаю: моя мать просто сбежала, что вовсе не так плохо. Если бы я увидел мать снова и она во второй раз отказалась от меня… не знаю, как бы я реагировал. Скорее всего, смирился бы.

Куин

– А ну-ка, тихо! – рявкает на меня водитель, здоровяк с грубым голосом. Он почти не поворачивается ко мне, только косится, чтобы убедиться, что меня не насилуют на переднем сиденье. Но скорости не снижает. Он не жмет на тормоз, не вызывает по рации полицейских. – Все в порядке? – равнодушно спрашивает он, как будто интересуется, дать ли мне к мясу картошку фри.

За мной сидит какой-то бродяга, которому нравится трогать мои волосы. Почти сразу испытываю облегчение. Он не убийца, внушаю я себе. Просто дурак.

Но облегчение быстро проходит.

Когда бродяга улыбается, я вижу, что у него недостает половины зубов. Остальные желтые и кривые. Их он тоже скоро потеряет. Точно знаю.

Перед тем как заорать, я несколько раз просила: «Пожалуйста, не трогайте мои волосы».

Такой напугает кого угодно даже в хороший день, но у меня сегодня день не хороший. Бродяга способен напугать даже при ярком солнце, среди бела дня, но сейчас не день, а ночь; на улице пустыно и темно. И при одном взгляде на него меня бросает в дрожь.

У него много волос – на голове, на лице. Они вьются и жесткие на концах. Из-за волос почти не видно его прыщавого лица. На голове у него темно-синяя кепка, которая совсем не греет уши. С ним рюкзак, портупея и пояс, а еще туристическая палка. Куртка невыразительная, синтетическая, с капюшоном, тускло-коричневого цвета. На ногах у него разные кеды. Наверное, выдали в какой-нибудь благотворительной организации, например в Армии спасения, а может, он разжился обувью на помойке. Руки у него немытые. От него воняет. На шее у него шнурок с биркой, на которой написано «Сэм». Готова поспорить, что он не Сэм. Бирку он нашел, а скорее всего, украл.

Смотрю ему за спину и понимаю: если не считать пары расфуфыренных подростков на задней площадке, мы в автобусе единственные пассажиры. Подростки не обращают на нас никакого внимания. На них темные очки, хотя на улице ночь. Они сидят рядом, но шлют друг другу эсэмэски. На них наушники, и они роняют такие слова, как «годный», «верняк» и «прибор»; догадываюсь, что значения этих слов не совпадают со словарными. Один из мальчишек встает и говорит: «Ну я катапультируюсь». Второй отвечает: «Да пошел ты, дружище». Они не смогут меня спасти. Никак не смогут.

В автобусе только ряды пустых сидений. Некому помочь.

Бродяга говорит:

– Мне нравятся твои волосы. – Он снова наклоняется, чтобы потрогать их, и я резко отдергиваюсь, роняя сумочку. Половина ее содержимого оказывается на полу: бумажник, косметичка, телефон. Просовываю руку между грязными сиденьями, чтобы ничего не упустить, но рука возвращается пустой – если не считать чьей-то выплюнутой жвачки.

– Они красивые, – продолжает бродяга, и я обращаюсь к водителю:

– Выпустите меня. Мне нужно выйти из автобуса. Мне нужно выйти сейчас же! – К тому времени я уже собрала с пола свои вещи и перекладываю их в сумку.

И какова же реакция водителя?

– Следующая остановка через полквартала, – равнодушно бросает он. – Если дело не срочное, придется вам подождать.

Потом он все же рявкает на бродягу, чтобы тот оставил меня в покое. На следующие двадцать секунд тот действительно оставляет меня в покое. Он перестает трогать мои волосы. Откидывается на спинку сиденья и перестает со мной разговаривать.

Я хватаю свои пожитки и встаю. Дергаю веревку, радуясь, что сейчас моя остановка. Когда автобус останавливается, я не выхожу. Я бегу.

Слышу свои торопливые шаги. Хотя на улице есть и другие прохожие, мне очень одиноко. Понимая, что каждый прохожий может оказаться убийцей, я уже не знаю, кто хороший, а кто плохой.

Кому можно доверять, а кому нельзя.

Я обхожу людей, которые входят в двери ресторанов и выходят оттуда; женщин, которые выгуливают собак, и мужчин, которые болтают и смеются с другими мужчинами. Я наблюдаю за всеми. Наблюдаю и гадаю: это ты? Ты? Ты?

В голове крутится один и тот же вопрос: наняла ли Эстер кого-нибудь, чтобы убить меня?