Не плачь

– Кто-то видел, как он слонялся на той улице. Ну и еще он был как раз таким парнем, к которому все вечно цеплялись. У него не было девушки, он шепелявил, не дружил ни с кем, кроме Рэнди Фукуи, такого же отшельника, как и он сам. Они все делали не так – не так одевались, не так стриглись, слушали не ту музыку. Целыми днями говорили о компьютерных играх или слушали старого учителя, ветерана вьетнамской войны, который только и делал, что рассказывал об огнеметах и ракетных установках.

– Над ними смеялись, потому что всем не нравилось, как они одеваются? – уточняю я, потому что слушала его не слишком внимательно.

– Дело было в старших классах, сама понимаешь, – говорит Бен, и я киваю. Да, конечно, понимаю.

Я ненавидела школу, особенно старшие классы. Все ненавидят школу, кроме тех, кто входит в школьную элиту, как правило, самые тупые и стервозные – игроки в лакросс или девчонки из команды чирлидеров. Они ходят по школе хозяевами, а остальные при них стараются уйти в тень. Учась в старших классах, я считала дни до выпускного.

– Что случилось с ним? – спрашиваю я, и мне внезапно становится жаль Брайена. Меня тоже часто дразнили, в основном за глупость. Плохо считаться дурочкой, когда ты при этом еще и блондинка. Меня по-разному обзывали: балдой, тупицей, Лютиком, феей Динь-Динь. И без конца рассказывали анекдоты про блондинок.

– Полиция так и не нашла того, кто это сделал, во всяком случае в то время. Не было ни улик, ни отпечатков пальцев… Но ребята все равно его осуждали. В него тыкали пальцами, обзывали его. Даже Рэнди перестал с ним разговаривать. Стоило ему войти в класс математики, как пол-школы обзывало его вором и клептоманом. К тому времени, как полицейские схватили настоящего преступника, а случилось это полгода спустя, Брайен спрыгнул с вышки сотовой связи.

– Покончил с собой?!

– Покончил с собой.

– Ух ты, – говорю я. Для меня такой поступок кажется крайностью, но я понимаю, как трудно жить, когда все тебя обзывают и тычут в тебя пальцами. Иногда ночью мне снится, как хохочет весь мой класс по экономике, потому что всякий раз, как меня вызывают к доске, я словно немею. «Земля вызывает Куин…»

– То же самое могло случиться и с Эстер, – предполагает Бен. – И не важно, что ее оправдали или даже вообще не предъявляли никаких обвинений. На нее всегда будут смотреть и думать: «Убийца», независимо от того, убила она Келси или нет.

Я вяло киваю, понимая, что думаю то же самое.

Эстер – убийца.

– Кто убил однажды, будет убивать всегда, – говорю я, дрожащими руками поднося к губам пластиковую чашку с вином; несколько капель проливаются на столешницу. Вино алое, как кровь. – Эстер будет больно, если окажется, что мы ошибались.

Не думаю, что сейчас уместно заботиться о чувствах Эстер, но ничего не могу с собой поделать. Я за нее беспокоюсь. Правда, если наши подозрения подтвердятся, больно в конце концов будет не ей, а мне, хотя и совершенно в другом смысле, чем Эстер. И все же я представляю себе Эстер совершенно одну на вышке сотовой связи, как Брайена Эббинга, который вот-вот отправится в свободное падение, и понимаю: звонить в полицию нельзя. Во всяком случае, пока. До того, как мы не будем больше знать.

– Нет никаких надежных доказательств, ничего существенного, и свидетелей нет, даже слухов, – говорит Бен.

Он берет салфетку и вытирает со стола пролитое вино. Если бы все было так просто! Теперь он соглашается со мной и берет назад свой совет насчет полиции. Мы соглашаемся, что пока никому ничего не скажем.

Потом мы долго молчим. Бен достает из бумажного пакета куски курицы в кунжутной панировке и дает мне вилку. Подливает в мою чашку вина, наливает и себе, а потом придвигается к столу, и наши колени соприкасаются – кухонный стол очень маленький.

Вино меня, можно сказать, оглушает. Мы задумчиво пьем мерло маленькими глотками. Я уже не обращаю внимания на то, как дрожат мои руки, когда подношу чашку к губам. Больше всего мне хочется заорать. Завизжать так громко, чтобы слышали все соседи, чтобы слышала миссис Бадни, но самое главное, чтобы услышала Эстер. «Почему?! – хочу я спросить. – За что ты так со мной?!»

После второго стаканчика мы встаем из-за стола и переходим в гостиную, где садимся бок о бок на маленький диван. Мы машинально шутим и смеемся, а сами думаем, что в такое время смеяться грешно. Но смех заразителен; мы хохочем все громче. Настроение повышается, и мир вокруг кажется уже не таким черным. Мне хорошо.