Не по этапу

Забытые за почти что полвека послевоенного времени строгости комендантского часа нахмурили лица, редкие торопливые прохожие опасливо поглядывали на понурые воинские патрули, а немногочисленные авто учились притормаживать у перекрёстков шоссейных дорог, перегороженных шлагбаумами танковых пушек. И застывать под гипнозом выглядывающих из-за мешков с песком молчаливых до поры пулемётных воронёных стволов…

А Баку хоронил своих мёртвых. Высоко над городом в — пока ещё кировском — парке закраснела гвоздиками аллея жертв Чёрного Января.

Здесь всегда люди. Плач. Проклятия…

И пусть пора новых — ещё более яростных — митингов пока не подоспела, и велик был страх недавно пережитого, по казённым коридорам собирались группки единомышленников и о чём-то тихо переговаривались, и только взгляды в сторону проходивших мимо русских коллег выдавали почти не скрываемую от них ненависть… И тогда в свистящем шепотке мерещилось: чемодан, вокзал…

…………………

Летом одна тысяча девятьсот девяностого года мы загрузили нехитрый скарб в железнодорожный контейнер. Билеты на самолёт Баку-Москва вроде бы гарантировали начало свободной от страха жизни.

………………….

Старый бакинский Дом с внутренним двориком, окольцованным застеклёнными верандами многочисленных квартир, с серпантином лестниц, опоясывающих стены и трассирующим прострелом верёвок, натянутых в верхотуре от окна к противоположному окну, на которых вечно сушится свежевыстиранное бельё.

Здесь живёт мой старинный друг Шурик.

Дом оседлал взлёт холма, погребённого под городскими кварталами. Вечер.

В окне открытой веранды светятся огоньки Сабунчинского вокзала и сквозь мглу проблескивают лучи рельсов, по которым время от времени, истошно вскрикивая, помаргивает светящейся вереницей окон поздняя электричка.

Наш хлебосольный хозяин колдует у плиты, на которой разогревается турка, а он тем временем крутит ручку кофемолки, и веранда погружается в густой благородный аромат.

Мы пьём из маленьких кофейных чашек чудесный напиток, укрытый нежной пенкой. И разговариваем, разговариваем. И никак не можем наговориться…

А за окнами, колыхаясь шелковым пологом, сгущается ласковая южная ночь. Новорождённый месяц цепляется за краешки рваных облаков, и то прорезывается золотом по чёрному бархату неба, то пропадает во мгле, будто и не было его. Последняя ночь в Баку.

Утром Шурик посадит нас в рейсовый автобус до аэропорта. Мы попрощаемся. Как выяснится впоследствии — навсегда…

* * *

Норд в одышке. Осип на бегу.

Месяц в облаке прячет прищурку…

Я сегодня ночую у Шурки,

Навсегда покидая Баку.

Всё как надо: вино, закусон,

За столом задушевные речи,

Вечер и скоротечен, и вечен,

И прозрачен, как утренний сон.

И уже — нараспашку душа.

Тост за горы — обычное дело,

За окном прокричит оголтело

Электричка, куда-то спеша.

Это нужно ещё превозмочь:

Неподъёмную тушу разлуки.

Стон бокалов. Дрожащие руки.

И последнюю южную ночь…

ГРАФ МОНТЕ-КРИСТО ИЗ МЕНЯ НЕ ВЫШЕЛ

Москва. Гостим у сестры. Тесновато, но ведь это — временно, не правда ли? Впрочем, у нас теперь всё — временно.

На следующий после приезда день встречаем сыновей, которых, спасая от мобилизации на чужую войну в Карабахе, на свой страх и риск отправили батрачить под Тверью.

Господи, какие они были чумазые и исхудавшие, когда вылезли из вагона электрички. Как бросились к нам. Как лихорадочно объясняли, что фермер — обманщик, и никакого наобещанного им жилья для беженцев нет в природе, а что нужны ему безропотные, готовые на всё, батраки… Как обрадовались нашему полному и безоговорочному пониманию мерзости произошедшего.

И мы приобрели билеты на питерский поезд. И снова пустились в бега.

……………………….

Гатчина. Временно, снова временно, остановились у моего приятеля. Жили общиной, и деньги, которые нам ссудила сестрёнка, уже заканчивались, и я лихорадочно искал работу.

Вечерами всей семьёй прогуливались по городу, украдкой поглядывая на светящиеся окна чужих квартир.

А в бюро по трудоустройству меня обслуживать отказывались: нет прописки, нет работы…

Родина-мачеха, затеяв генеральную перестановку в захламленной квартире своей, о судьбе несчастных жильцов как всегда не подумала.

И среди беженцев с неотвратимостью чумы распространяется суицид…

Очередная (последняя?) попытка устроиться на работу. Барышня по ту сторону конторки отрицательно покачала головой. А потом вдруг, что-то припомнив:

— Попробуйте зайти в районные теплосети. Требуется инженер…

Кабинет директора теплосетей.

Вопросы, вопросы… И, — громом среди ясных небес, — предложение работать начальником участка при обязательном условии жить в посёлке, где расположилась котельная.

— С удовольствием, — это я, — но жить-то негде…

— Не вопрос, дадим комнату в общежитии. Пропишем…

……………………