Не по торной дороге

— Знаете, все эти слезы, бессонные ночи и здоровому вредны, а у Надежды Александровны нервы расстроены до невозможности… Оттого и грудь болит и сердцебиение…

— Опасности, однако, нет? — тревожно спросил Осокин. — Вы откровенно мне скажите, Борис Яковлевич.

— Покамест нет, но знаете, тово… может явиться осложнение… Чертовски близко принимает она все к сердцу… все эти мужнины глупости… Пора бы и плюнуть.

— Это-то верно, да подите уговорите ее!

— Знаете, тяжело ведь видеть, как эдак, тово… тает такая прекрасная женщина! Ведь она — редкая женщина, ваша сестра! — увлекся вдруг Каменев.

Орест вздохнул.

— Полумеры тут не годятся… надо придумать, что-нибудь радикальное, и я подумаю! — крепко сжал он руку доктора и вышел из буфета.

VIII

На другой день, прямо со службы, Осокин поехал к Татьяне Львовне.

— Ну, тетушка, — чуть не с порога крикнул он ей, — благодарю покорно: устроили племянника!

— Что с тобой? Рехнулся ты что ли? — немного смешалась старуха.

— Я-то не рехнулся, а вот те, кто Перепелкину посылал — здоровы ли?

— Не кипятись… поздоровайся сперва!

Орест поздоровался.

— Вы мне теперь все испортили, дорогу к Ильяшенковым закрыли… Кто просил вас вмешивать эту дуру?

— Не кричи, а лучше сядь и выслушай.

Племянник сел.

— Слушаю.

— Перепелкиной я не поручала делать предложения; это она сама в дурацкой своей голове придумала.

— Как же она смела?.. Значит, за чем-нибудь да вы ее посылали?

— Посылала… и для тебя же.

— Удивительно! — пожал плечами молодой человек.

— Хотела помочь тебе, видя твою любовь к Софье.

— Да из чего, скажите на милость, вывели вы подобное заключение?

— Ну, Орест Александрович, ты, пожалуйста, не финти и меня не морочь! — указательным пальцем помахала перед ним Татьяна Львовна. — Как ты не скрытничай, а любовь что шило — в мешке не утаишь!

— Да к делу же, тетушка! — нетерпеливо перебил ее Осокин!

— Вот и велела я этой дуре под рукой[116] справиться, сколько за Софьей дают…

— Так и есть! — вскочил племянник. — Для вас деньги прежде всего!.. Да почем вы знаете: может быть их-то мне и не нужно? Ну-с, интересно очень знать, — иронически продолжал он, — как ваша уполномоченная приступила к подобному разговору… чай, в шею ее оттуда прогнали?

— Ничуть не бывало: старики очень серьезно толковали с нею и сказали, что не прочь иметь тебя зятем.

— Врет ваша Перепелкина, а вы ей верите!

— Что другое, а лжи я в ней не замечала; об заклад побьюсь, что она сказала правду.

— Да что в стариках толку, коли Софья Павловна будет не согласна? А это наверно так и случится, потому что глупость Перепелкиной рассердила ее, а меня она считает ее сообщником!

— Софья тебе это рассказала?

— А то кто же? — и Орест передал тетке разговор свой с Ильяшенковой.

— Плюнь на все… ведь ты же не влюблен? — подсмеялась Татьяна Львовна.

— Да стыдно ведь быть замешанным в такую пошлость!

— На меня свали; скажи, что, жалея тебя, я все это сделала.

— Да ведь она спросит, откуда вдруг эта жалость явилась?

— А ты ответь, что любишь — вот и сказ весь! — брякнула старуха, уже начинавшая тяготиться всей этой канителью.

Племянник махнул рукой и зашагал по комнате. Приехала Бирюкова.

— Наденька! Душа моя! — горячо обняла Татьяна Львовна гостью. — Ну, каково съездила?.. Как здоровье?.. Что детки? — засыпала она ее вопросами.

Надежда Александровна по возможности удовлетворила тетку; начались поцелуи, новые расспросы.

— Братец-то твой, — после первых минут свидания возвестила старуха, — пока ты в деревне была, влюбиться успел!

Бирюкова вопросительно взглянула на Ореста.

— В Софи Ильяшенкову?

— Похоже на то! — слегка конфузясь, отвечал молодой человек.

— Ты что же мне-то не сказал, не стыдно это тебе? — упрекнула брата Надежда Александровна.

— Нельзя было, милая: мешали все… То Владимир Константинович, то доктор.

— Уж ты откровенности от братца не жди, — заметила племяннице Татьяна Львовна, — и я-то догадалась, потому что стара, опытности понабралась.

— Ошибаетесь тетушка: сестре я бы непременно все рассказал, и при первом удобном случае.

— А от меня почему скрывал? Чужая я тебе, что ли?

— Расскажи-ка вам — вы бы Бог весть чего наделали! Уж коли, ничего не видя, посольство придумали! — усмехнулся Осокин.

— Нечего зубы-то скалить, — обиделась старуха, — пора бы и кончить! Надя, чаю хочешь?

— Нет, ma tante[117], мне скоро надо будет ехать, визиты кой-какие сделать.

— Ну, пирожка съешь.

— Пирожка, пожалуй.

Татьяна Львовна пошла распорядиться.

— О каком посольстве ты говорил? — спросила Бирюкова, когда они остались с братом вдвоем.

Орест в коротких словах передал сестре все случившееся с ним в собрании.

— Все это неважно… как-нибудь устроим. Ты мне вот что скажи: действительно ты любишь Софи? Не каприз это?

— Нет.

Надежда Александровна вздохнула; молодой человек вопросительно взглянул на нее.

— Мне кажется, ты не будешь счастлив с нею.

— Отчего?.. Девушка она умная, добрая… испорчена, правда, немного воспитанием.

— Слишком много, Остя!