Не погаси огонь...

Между придворной знатью и Петром Аркадьевичем шла невидимая, но упорная борьба. Противников Столыпина набралось много и в Государственном совете, и в Сенате. Дважды они уже пытались дать ему бой – провалить предложенные им законопроекты. Последний, недавний, был не столь уж и важным, но верхняя палата выбрала его орудием, чтобы низвергнуть председателя совета министров. Особенно ретиво против законопроекта выступили члены Государственного совета Трепов и Дурново, оба – любимцы царя, не раз пользовавшиеся его особыми милостями. Большинством голосов законопроект в Госсовете был провален. Петр Аркадьевич тут же подал в отставку. В прессе поднялся шум. Начали писать, что уход Столыпина «суть свершившийся факт». Называли и преемников: на пост премьера – нынешнего министра финансов и заместителя Петра Аркадьевича по кабинету Коковцова, на пост министра внутренних дел – Макарова. Но угроза отставки была для Столыпина лишь ходом в игре. И он выиграл – Николай II пошел на попятную. Кого мог найти царь в замену ему, российскому «железному канцлеру»? И вот тогда Петр Аркадьевич поставил условия: императорским указом Государственный совет должен быть распущен на три дня. Царь мог, при чрезвычайных обстоятельствах, распустить на три дня и Государственную думу, и Государственный совет и тем самым предоставить правительству право издавать во время этих «каникул» законы собственной властью.

Первый подобный опыт был у Петра Аркадьевича три года назад. Тогда ему нужно было утвердить новые статьи военно-судебных уставов, ужесточавших наказания за политические преступления. Высочайшим указом «парламент» послушно ушел на трехдневный отдых, и Столыпин утвердил эти статьи. В обществе расшумелись невероятно. Но горькое лекарство – к исцелению. Покричали и угомонились. Зато на пять тысяч смутьянских голов стало на Руси меньше.

Теперь он воспользовался той же уловкой. Одновременно с требованием распустить Думу и Госсовет он поставил Николаю II и другое условие: Дурново и Трепов, главные его противники и в Госсовете, и в неофициальном дворцовом «кабинете министров», должны быть уволены в бессрочный отпуск. Царь согласился и на это. «Покорнейше прошу ваше величество записать мои условия», – проверяя меру своей власти, попросил-потребовал Петр Аркадьевич. Николай II вырвал из блокнота лист и синим карандашом послушно написал все, что потребовал от него премьер-министр. Петр Аркадьевич хранит этот автограф, достойный архива Бисмарка.

Ну-с, господа, так кто одержал верх?..

Столыпин посмотрел через стекло балконной двери в зал под золотым куполом. Вот они, дряхлые государственные мужи, министры без портфелей. Толстое стекло балкона отсекало звук – фигуры в расшитых мундирах шевелились, жестикулировали, трясли бородами, открывали рты, но были немы, как марионетки в кукольном балагане. Подагрики… Ничего! С сиятельной сворой он справится и впредь. Не пресса, не студенты и не эти старцы, а ход аграрной реформы – вот что заботит его.

Распродажа земель, возможность покупать и перепродавать их породили невиданную спекуляцию, цены поднялись. Слой крестьян, которые могли бы обзавестись хуторами и отрубами, сократился. Петр Аркадьевич так и замыслил: крепкие и состоятельные станут еще сильней и богаче. Но катилась лавина афер и махинаций, и за бортом в результате его реформы оказывалось чересчур много сельского населения. Ходатаи от крестьян скулили: «Ставка на сильных вовсе не должна означать, что надо беднейших доконать и оставить погибать в нищенстве!» Да и кулаки-мироеды, коим привалило по новому аграрному закону, тоже желали уже большего, теснили дворян-помещиков. Circulus vitiosus, порочный круг?..

– Максимилиан Иванович, как вы полагаете: почему тормозится аграрная реформа?

– Я недостаточно осведомлен. Возможно, ваше высокопревосходительство, из-за неурожая?

Нынче, в разгар лета, уже явственно обрисовались контуры надвигающегося бедствия: в некоторых губерниях поздние наводнения размыли поля; в других, плодороднейших, жесточайшая засуха выжгла хлеба на корню.

– Трудный год как раз и поможет размежевать: кто действительно силен, а кто слаб, – отвел довод Трусевича министр.

– Утверждают, ваше высокопревосходительство, что нужно заставить работать и лодырей. Некоторые мужики привыкли триста дней в году отлеживаться на печи.

– Ну, эти пусть пеняют на себя, казна содержать их не будет. И все же как вы думаете: утвердится новое землепользование или надо вернуться к общине и умиротворить этих? – Столыпин кивнул в сторону зала.

– Нет, ваше высокопревосходительство, возврат к прошлому невозможен, старой милой деревни больше не существует. Не удастся с реформой – мужик снова возьмется за вилы!

Голос Максимилиана Ивановича звучал убежденно.

– Спасибо. А неурожай, ну и что? На Руси извечно так: один год – собироха, другой – поедоха.