Не померкнет никогда…

Чтобы не оставлять за собой след, разошлись цепью и двинулись на середину поля. Здесь, забравшись в кусты, бойцы с облегчением разделись и разулись. Барбашов тоже скинул гимнастерку и впервые с момента выхода из городка решился снять с себя Знамя. Клочков осторожно разрезал нитки, и, подмяв рожь, расстелил на ней полотнище. Бойцы на четвереньках сползлись к священной реликвии. Большинство из них так близко видели Знамя впервые. Оно было бархатистое, узорчатое. В центре его красивым шрифтом, каким когда-то печатали первые воззвания и декреты Советской власти, была вышита надпись:

«Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР. 24-я стрелковая Самаро-Ульяновская дивизия».

Клочков аккуратно разгладил на Знамени складки и, сосредоточенно разглядывая его, всей пятерней поскреб затылок.

— Вот ведь и недорогая вроде бы штука, а цены ей нет, — проговорил он, многозначительно поджав губы.

— Да уж, бывало, как ночью заступишь на пост номер один, в оба уха темноту слушаешь, как бы кто к Знамени не подкрался, — вспоминал Косматых.

— Можно потрогать, товарищ старший политрук? — неожиданно спросил Кунанбаев.

Бойцы заулыбались.

— Конечно, можно, — разрешил Барбашов. — А случится что со мной, не трогай, а хватай его в обе руки и неси дальше.

— Зачем — случится? Лучше вы сами несите, — смутился Кунанбаев. — Я даже не знаю, куда нести.

— Да, — сразу стал задумчивым Барбашов. — Ты не знаешь, я не знаю, а нести надо. И понесем… Есть у нас что-нибудь жевать, Федор Васильевич?

— Ничего, товарищ старший политрук.

Бойцы снова расползлись по своим местам. Ханыга собрал с ивы несколько сухих листьев и, мелко растерев их, свернул цигарку.

— Кому невтерпеж — могу осчастливить, — объявил он.

К нему сразу потянулись Косматых и Клочков.

— Подожди, не трать спичку, — остановил Ханыгу сержант. — У меня где-то малость махры затерялось.

Он вывернул нагрудный карман и высыпал на ладонь щепотку-две табачной трухи, перемешанной с хлебными крошками и еще бог знает с каким мусором. Ханыга ссыпал все это в свою цигарку и, чиркнув спичкой, прикурил. Над рожью поднялось полупрозрачное облачко сизого дыма. Сначала его выпустил изо рта Ханыга, потом Клочков, потом Косматых. Последним к окурку снова приложился Ханыга. Но розовый огонек только обжег курильщику пальцы и потух.

— А у меня в субботу, двадцать первого июня, как нарочно, из тумбочки кто-то целый кисет домашнего табаку спер, — вспомнил Косматых. — Его б сейчас на всю дорогу хватило. А табачок знаешь какой был? Каптерщик раз затянулся — чуть богу душу не отдал.

— Ну вот он и спер, — рассудил Клочков. — А ты тоже раззява. Хороший табак держать в тумбочке. Это же надо придумать!

— Одним словом, махре конец, спичкам конец, газета тоже приказала долго жить до очередной подписки, — подвел итог Ханыга.

— Вот уж газет-то можно было запасти. Чего доброго, а их хватало, — усмехнулся Косматых.

— Ладно, хлопцы, хватит болтать. Давайте спать, — прервал сержант разговор бойцов.

— Шо спать, сержант, жрать охота, — кисло протянул Ханыга. — На голодное брюхо какие сны. Дал бы ты нам сала по куску, вот тогда бы мы уснули…

— Са-ла? — вскинулся Клочков. — А может, тебе еще оладьев с повидлой подать? Угощайтесь, Степан, забыл уж, как тебя по батюшке зовут! Ишь чего захотел: «Сала!» Где мне его взять? Вот отправлю сейчас на целый день на пост, будет тогда «сало».

— Там уже стоит Кунанбаев, — не испугался Ханыга.

— А ты будешь у него подчаском. И вам, товарищ Чиночкин, спать обязательно надо. Вы и так человек тонкой наружности, а теперь от вас вовсе кожа да кости остались. Ослабеете — тяжело будет идти.

— Я жилистый, — попробовал отшутиться Чиночкин.

Но Клочков уже не слушал его.

— Если только ты своим пустомельем разбудишь командира, я тебе такой наряд дам вне очереди, что до конца пути с дежурства не слезешь! — пригрозил он Ханыге.

Ханыга взглянул на командира и быстро отполз в сторону. На угрозы сержанта он давно уже перестал обращать внимание, но беспокоить Барбашова ему не хотелось, хотя разбудить его он не мог. Старший политрук не спал.

Оказалось, что между полем и лесом с двух сторон протянулась деревня. Ветер то и дело доносил оттуда запах дыма, лай собак и крики грачей. Барбашов невольно прислушивался к ним, и сон не шел. Солнце уже высоко забралось над голубой кровлей. Воздух нагрелся, пропитался густым ароматом зреющей ржи и при каждом, даже слабом, колебании приятно обдувал лицо.

— А урожай в этом году богатый будет, — тяжело вздохнув, проговорил Косматых. — Рожь вымахала коню по холку, а вся прахом пойдет. Ведь тут что ж, верных центнеров пятнадцать — двадцать на каждый гектар уродится.

— Да, уж не упустит немец такого добра, — согласился с ним Клочков.

— А чье теперь будет это поле? — спросил Косматых.

— Бис его знает, — откровенно признался Ханыга.

— Ну все же?

— Понаедут разные паны, колонисты. Найдутся хозяева. До нашей земли всегда охотники были.

На минуту под кустом снова стало тихо. Потом медленно заговорил Ханыга: