Не повезло (СИ)

— Как — за что? — удивился Шрарх. — За верность Крепости. Ты же повел ценного пленника в одиночку, не желая рисковать подчиненными и напороться на эльфийскую засаду. Провел пленника подземными путями, сдал патрулю и пытался доставить в крепость. Рисковал головой ради приказа. Получил две серьезные раны. Остальные-то вообще все почти погибли, так что бойня там та еще была. Тут сложно тебя обвинять в том, что ты не выполнил приказ.

Я закрыл глаза и с трудом мог дышать. От стыда.

Я предал своих — ради эльфа и его сладкой жопы. Хуем думал, и ради своей похоти подставил парней из патрулей. Обвел всех вокруг пальца, наебал без зазрения совести.

И меня за это наградили. Ну то есть, как наградили? Раз я выжил, но из-за ран стал ни на что не годен, мне щедро позволили доживать в своей норе на скудном пособии для калек.

Небось уже и другого сотника назначили. Интересно, кого? Ургла? По мне так лучше бы Маргла, он все-таки не такой трус, и…

Я прикусил язык. О чем я только думаю.

— Вот приказ, — вернулся Шрарх. — Так что оклемаешься, и пойдешь домой.

На грудь мне лег кусок шкуры, исписанный темными рунами.

Все, что осталось от моей жизни.

***

Провалялся я почти три луны. И в один прекрасный день понял, что если не встану сейчас, то не встану вообще.

Рана на шее зажила, бедро, насколько возможно, тоже.

Шрарх покормил меня жидкой похлебкой, напоил барсучьим жиром и отправился по другим страдальцам.

А я с трудом сел на постели. Голова кружилась, во всем теле была противная слабость. Пот заливал глаза. Руки тряслись, ноги дрожали.

Кое-как я поднялся, держась за стенку и, балансируя с разведенными в стороны руками, попытался устоять на ногах.

На стене висел до блеска начищенный большой котел. Я вгляделся в свое отражение. И у меня глазах потемнело.

Я вдвое сбавил в весе — скелет, шкурой обтянутый. Волосы свалялись, причем с одной стороны их Шрарх состриг неровными лохмами. Глаза ввалились.

Голову я с трудом мог держать ровно — шрам ныл, болел, горел, тянул, и голова сама собой падала на поврежденную сторону. Так инстинктивно тело оберегало себя от боли.

Я стиснул клыки и попробовал повертеть головой туда-сюда. Перед глазами замелькали мушки. Накатила тошнота. Тупая горячая боль растекалась от рваного уродливого рубца толщиной в мой большой палец.

Я покачнулся и переступил ногами. Ногу от бедра до ступни свело острой болью, она подогнулась, и я рухнул на колени, а потом завалился на бок.

Лежал, скуля, и бессильно молотил кулаком по полу. Вот кем я стал из-за этой проклятой любви — уродом, калекой. Никогда мне больше не бежать под луной с копьем, никогда не рубиться в сражении, никогда не стать прежним — сильным, полным жизни и ярости.

— Да лучше бы я сдох! — ревел и бился на полу я, суча ногами.

Тело не слушалось.

— Зачем ты меня вытащил? — орал я, отпихивая прибежавшего Шрарха. — Как я таким жить буду? Зачем ты меня лечил? Зачем, зачем?

Шрарх со мной церемониться не стал — влепил мне пощечину со здоровой стороны, а потом схватил за шкирку и вернул на шкуры.

— Давай повыебывайся мне еще, — выругался он. — Скотина неблагодарная. Я из-за него ночей не спал, а он еще меня упрекает. Иди в Крепость протест напиши — мол, не согласен с вашим решением, не надо было меня выхаживать. А у меня был приказ, я его и выполнял. Мудак какой, скорей бы ты свалил отсюда.

Шрарх ругался, а я валялся на шкуре, отвернувшись, весь в слезах, слюнях и соплях, и подыхал от отвращения к самому себе, от бессилия, и — от злости на Ннара.

Зачем я только связался с этим проклятым эльфом? Из рассказов Шрарха я знал, что пленник бежал. Эльфы потому нас и не добили — забрали пленника и умчались в свою сторону.

Поэтому кое-кому все-таки удалось спастись — тем, кто сумел продержаться до подхода орочьего отряда. Эльфы, видно, не хотели подвергать пленника риску, поэтому воевать дальше не стали, а смылись.

Обо всем этом я раздумывал все те дни, когда Шрарх учил меня разминать ногу, разминать шею и заново ходить.

Получалось херово. Нога не слушалась, постоянно болела, и Шрарх уклончиво намекал на то, что там перебиты крупные нервы.

Постепенно моя вторая нога окрепла, и я уже мог стоять, опираясь на деревянный горбыль. Ходить тоже кое-как приспособился.

Когда я проковылял, опираясь всем весом на горбыль от стенки до стенки, Шрарх заявил, что больше ничем мне помочь не может.

— Наконец-то, — фыркнул он. — Завтра обоз раненых развозить будет, вот ты с ним домой и отправишься. Надоел.

— Ты-то мне как надоел, — огрызнулся я.

Голос у меня все еще сипел и срывался, но говорить уже кое-как получалось.

Шрарх собрал мои пожитки в мешок, пошел и получил мне место в обозе, и на следующую ночь мы собрались в путь.

Шрарх притащился, чего я никак не ожидал. У меня аж сердце дрогнуло.

— Вот, возьми, — буркнул он, сунув мне завернутый в кусок кожи барсучий жир. — Натирай раны, и пей перед сном.

Я хотел как-то выразить ему признательность, но не сумел найти слов. Просто молча протянул ему руку.

— Если вдруг попадешь к нам, то, это, зайди ко мне, — прохрипел я. — Тебе мою нору каждый покажет.