Не повышай на меня голос, птичка

Мог элементарно не возвращаться хотя бы сейчас! Но этот мужчина каждый раз настигает меня, догоняет, когда можно было уже отпустить и жить дальше. Когда я научилась дышать самостоятельно. Вот только мне не стоит забывать одну простую истину: Хаджиев — эгоистичный ублюдок! Его слова — зола, которая больше никогда не станет огнем.

Только по этой причине я не хочу понимать его. Не желаю верить в его сказки. Не хочу прощать, хоть он и не просил этого. И не попросит.

Марат предоставляет мне выбор. Это важно. Только об этом я и должна думать. Нас не спасти. Мы давно обречены. Я даже не знаю, что повлияло на его дубовую голову. Из-за чего он вдруг решил отпустить меня? Почему подумал о том, что будет для меня лучше? Или для нас? А может, он отпускает меня, потому что не готов принять ребенка? Потому что для него это обуза? Проклят, будь он проклят!

Я даже не замечаю, как выхожу из комнаты и иду в кабинет Хаджиева, будто уверена в том, что застану его там. Но так и есть. Он сидит за столом с поникшей головой, руки сложены на столе в замок, а дыхание глубокое и шумное. Почему-то мне сложно видеть этого мужчину таким… слабым?

К черту, никакой жалости, Таня!

С этой мыслью я уверенно переступаю порог, вот только у меня мгновенно перехватывает дыхание…

Что за дерьмо, морщусь и тут же начинаю размахивать в воздухе руками, потому что в кабинете стоит такой смог, будто паровоз надымил. Однако, увидев на столе переполненную окурками пепельницу, понимаю причину, а вдобавок рядом еще и пустая бутылка виски. Отличное ты выбрала для разговора время, Татьяна. Надеюсь, это не станет причиной его амнезии, потому что он дал слово. И если не сдержит, — моя ненависть станет такой же бесконечной, как Китайская стена. И такой же крепкой.

— Я обдумала твое предложение, — нарушаю тишину и подхожу ближе к столу, проклиная бешено стучащее в груди сердце. И так тошно. Еще и ноги почему-то дрожат.

— Говори, — Марат медленно поднимает голову, и я встречаюсь с измученным лицом мужчины. Мгновение не решаюсь пошевелить языком. Просто не хватает сил озвучить свое решение. Кажется, он до сих пор не спал, но я заставляю себя не обращать внимание на то, что вижу в привычных мне диких глазах несвойственную уязвимость, и прочищаю горло.

— Я хочу начать жизнь с чистого листа. С ребенком… Без тебя…

Без него ведь?

Кажется проходит целая вечность, когда он подает хоть какой-то признак жизни и сглатывает, дергая крупным кадыком.

— Я тебя понял.

Стою и молча смотрю на него. Мое напускное безразличие не обмануло Хаджиева. Как и его — меня.

— В каком городе ты хотела бы жить? — он проводит пальцем по своему подбородку, не отрывая от меня нечитаемого взгляда. И пустота, сквозящая в синих льдинах, пугает.

— Петербург, всегда хотела там побывать, — произношу я, отчаянно стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Хорошо, — Марат поджимает нижнюю губу и откидывается на спинку кресла. — К твоему приезду в Питер я подготовлю для вас все условия.

Ого… Вот так просто?

— Спасибо. — Распрямляю плечи, совершенно не зная, как реагировать, но стараюсь говорить строго: — Я все верну.

Марат поднимается и ленивой поступью хищника приближается ко мне, вынуждая захлебнуться очередной волной тревоги. Потому что я не знаю, что у него на уме в таком убитом состоянии. Однако радует уже то, что на ногах он стоит твердо.

— Не нужно ничего возвращать, Тата. Это мой сын и я буду участвовать в его жизни. Хочешь ты того или нет. — Он подходит слишком близко, и мне приходится вздернуть подбородок, чтобы не потерять его мрачный взгляд. — Не переживай, в деньгах ты нуждаться не будешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я хочу ответить, но Хаджиев накрывает мои губы пальцем и качает головой.

— Не спорь, птичка. — Марат наклоняется и с жадностью вдыхает мой запах, снова и снова, будто пытается оставить в своих легких частичку меня. Водя носом по виску, щекам и волосам, он буквально разливает по моим венам искрящее волнение. Заполняет кровь своим горько-сладким запахом. Нет, не хочу…

— Обещай, что больше не появишься в моей жизни, Хаджиев, — шепчу, с трудом сохраняя дыхание, которое в его присутствии становится моей патологией.

— Появлюсь, если только сама попросишь, — он произносит это таким низким и чарующим голосом, что даже в жар бросает. Спасает то, что он сам отстраняется и я нахожу желанную прохладу в синих безднах.

А потом резко разворачиваюсь, чтобы уйти, но тут же останавливаюсь, позволяя громыхающему в висках пульсу хоть немного успокоиться. Иначе точно свалюсь с ног. Вдох. Выдох. На секунду прикрываю глаза, прежде чем обернуться с грустной улыбкой на лице.

— Ты жалеешь о каких-то своих поступках? — тихо, тихо.

— Ответь на этот вопрос себе сама, Тата.

Делаю паузу, потому что хочу сделать то, что собиралась уже очень давно.