Не прикасайся ко мне

— Да так; год тому назад он стукнул палкой викария, а ведь викарий такой же священник, как и он сам. Кто смотрит на эти отлучения, сеньор?

Среди работающих Ибарра увидел Элиаса; тот поклонился ему, как и все остальные, и взглядом дал понять, что хочет с ним поговорить.

— Ньор Хуан, — сказал Ибарра, — принесите мне, пожалуйста, список рабочих.

Ньор Хуан удалился, а Ибарра подошел к Элиасу, который нес к тачке большой камень.

— Если вы, сеньор, можете уделить мне несколько часов, приходите вечером к берегу озера и садитесь в мою лодку, мне надо поговорить с вами о важном деле, — прошептал Элиас. Увидев, что юноша кивнул головой в знак согласия, он тут же скрылся.

Ньор Хуан принес списки, но Ибарра напрасно перелистывал их: имя Элиаса там не значилось.

XLIX. Глас гонимых

Еще до захода солнца Ибарра спустился к берегу озера и сел в лодку Элиаса. Казалось, он был чем-то расстроен.

— Извините меня, сеньор, — сказал с грустью в голосе Элиас, увидев юношу, — извините, что я осмелился просить вас об этой встрече. Мне хотелось поговорить с вами на свободе, а здесь у нас не будет свидетелей; через час-другой мы сможем вернуться.

— Вы ошибаетесь, друг мой Элиас, — ответил Ибарра, пытаясь улыбнуться, — вам придется отвезти меня вон в то селение, колокольня которого виднеется вдали. Злой рок гонит меня туда.

— Злой рок?

— Да. Представьте себе, я сейчас встретил альфереса, и он пытался навязать мне свое общество. Я подумал о вас: он мог бы вас узнать, — и, чтобы отделаться от него, сказал, что иду в то селение и пробуду там до самого вечера. Он собрался навестить меня завтра днем.

— Благодарю вас за внимание, но вы могли бы пригласить его сюда, — ответил спокойно Элиас.

— Как же так? А вы?

— Альферес меня не узнал бы; в тот единственный раз, когда он меня видел, ему и невдомек было, что это я.

— Мне в голову не пришло! — вздохнул Ибарра, думая о Марии-Кларе. — Что вы хотели сказать мне?

Элиас огляделся по сторонам. Они уже отплыли далеко от берега. Солнце село, и так как в этих широтах сумерек почти не бывает, тотчас начал сгущаться мрак и засверкал диск полной луны.

— Сеньор, — заговорил Элиас, голос его звучал сурово, — я говорю с вами от имени сотен несчастных.

— Несчастных? Что это значит?

Элиас передал ему в нескольких словах свой разговор с предводителем тулисанов, умолчав о сомнениях старика и о его угрозах. Ибарра внимательно слушал, и когда Элиас закончил свой рассказ, воцарилось долгое молчание. Ибарра первый нарушил тишину.

— Итак, они хотят…

— Радикальных реформ — военной, церковной и судебной; иначе говоря, они просят, чтобы правительство глянуло на них материнским оком.

— В чем должны состоять эти реформы?

— Ну, например, в большем уважении человеческого достоинства, большей свободе личности, ограничении власти военных и их привилегий, которыми они часто злоупотребляют.

— Элиас, — ответил юноша, — я не знаю, кто вы, но догадываюсь, что не простой крестьянин; вы мыслите и действуете иначе, чем другие. Вы меня поймете, если я скажу вам следующее: нынешнее положение дел оставляет желать лучшего, но если оно изменится, будет еще хуже. Я мог бы заставить заговорить об этом моих друзей в Мадриде, заплатив им, мог бы сам побеседовать с генерал-губернатором, но и те ничего не добьются, и у этого нет достаточной власти, чтобы вводить подобные новшества. Да и я не сделаю ни шага в этом направлении, ибо прекрасно понимаю, что хотя эти институты и имеют недостатки, они все же необходимы; это, что называется, неизбежное зло.

Элиас, пораженный, поднял голову и с изумлением посмотрел на Ибарру.

— Вы тоже верите в неизбежное зло, сеньор? — спросил он слегка дрогнувшим голосом. — Верите, что путь к добру ведет через зло?

— Я верю в это, как в сильно действующее средство, к которому мы прибегаем, когда хотим излечиться от болезни. Наша страна — это организм, страдающий тяжким недугом, и чтобы избавиться от него, правительство вынуждено применять средства суровые и, если угодно, жестокие, но полезные и необходимые.