Не прикасайся ко мне

— О ком же, как не об этом дуралее, который предложил мне стреляться на пистолетах в ста шагах?

— А! — облегченно вздохнул священник и добавил: — Я пришел поговорить с вами по весьма срочному делу.

— Какие там еще дела! Хватит мне тех двух мальчишек!

Если бы свет масляной лампы был поярче, а стекло на ней не так грязно, альферес заметил бы, как побледнело лицо священника.

— Сейчас речь идет о жизни или смерти всех нас! — вполголоса ответил отец Сальви.

— Смерти? — бледнея, повторил альферес. — Разве этот юнец так метко стреляет?..

— Я не о нем говорю.

— А о ком же?

Монах кивнул на дверь, и альферес захлопнул ее своим привычным способом — ударом ноги. Альферес считал, что руки — излишняя принадлежность тела, и, по-видимому, ничего не потерял бы, перестав быть двуруким. Из-за двери донеслось громкое проклятье и шум.

— Скотина! Ты мне лоб расшиб! — вскричала супруга альфереса.

— А теперь выкладывайте! — сказал спокойно хозяин дома отцу Сальви.

Тот молча поглядел на него, затем спросил гнусавым и монотонным голосом проповедника:

— Вы видели, как я спешил к вам?

— Черт побери! Я думал, вас понос прохватил!

— Да, — сказал священник, не обращая внимания на грубость альфереса, — когда я настолько забываю о своем сане, значит, на то есть серьезные причины.

— Ну и что дальше? — спросил альферес, топнув ногой.

— Спокойствие!

— Тогда чего же вы так бежали?

Священник приблизился к нему и таинственно прошептал:

— Вы еще ничего не знаете?

Альферес пожал плечами.

— Итак, вы говорите, что совершенно ничего не знаете?

— Вы хотите сообщить мне об Элиасе, которого вчера вечером спрятал ваш отец эконом? — спросил тот.

— Нет, речь пойдет не об этих баснях, — с досадой ответил священник, — а о большой опасности.

— Черт! Да говорите же наконец!

— Хорошо! — медленно и с некоторым презрением сказал монах. — Вы еще раз убедитесь, какую важную роль играем мы, священнослужители: последний послушник стоит целого полка жандармов, а уж священник… — И, понизив голос, продолжал таинственно: — Я раскрыл большой заговор!

Альферес подскочил и обалдело уставился на священника.

— Страшный, искусно подготовленный заговор! Мятежники выступят этим вечером.

— Этим вечером! — воскликнул альферес, оттолкнув священника и бросаясь к револьверу и сабле, висевшим на стоне.

— Кого хватать? Кого хватать? — кричал он.

— Успокойтесь! Благодаря моей расторопности еще есть время до восьми.

— Всех расстреляю!

— Послушайте! Сегодня вечером одна женщина, чье имя я не могу назвать — это тайна исповеди, — подошла ко мне и все рассказала. В восемь часов внезапно атакуют казармы, разграбят монастырь, захватят полицейский катер и перебьют всех нас, испанцев.

Альферес был ошеломлен.

— Женщина не сказала больше ничего, — добавил священник.

— Больше ничего? Я ее арестую!

— Не советовал бы делать этого: исповедальня — ступень к трону самого господа бога.

— Нечего тут толковать о боге да милосердии! Схватить ее!

— Вы совсем потеряли голову. Прежде всего нам надо подготовиться; вооружите потихоньку солдат и устройте засаду; пришлите мне в монастырь четырех жандармов и предупредите тех, что на катере.

— Катера нет здесь! Я попрошу подкрепления из других частей!

— Нельзя, это привлечет внимание, и заговорщики откажутся от своего замысла. Самое важное — схватить их живьем, и тогда уж они попляшут у нас, я хочу сказать, у вас. Мне, как священнику, не приличествует вмешиваться в эти дела. Вот где вы можете заработать кресты и звезды; только прошу вас упомянуть, что именно я первый предупредил вас.

— Будет упомянуто, падре, будет, и вам, чего доброго, достанется митра! — ответил сияющий альферес, поглядывая на рукава своего мундира.

— Значит, вы пришлете мне четырех переодетых жандармов, да? Будьте осмотрительны, и вечером на вас посыплются звезды и кресты.

В это время по дороге к дому Крисостомо бежал какой-то человек. Поспешно поднявшись по лестнице, он спросил слугу:

— Сеньор Ибарра дома? — Судя но голосу, то был Элиас.

— Работает в своем кабинете.

Ибарра, с нетерпением ожидавший часа, когда он сможет объясниться с Марией-Кларой, пытался занять себя работой в своей лаборатории.

— А, это вы, Элиас? — воскликнул он. — Я думал о вас: вчера я забыл спросить у вас имя того испанца, в доме которого жил ваш дед.

— Сейчас речь не обо мне, сеньор…

— Посмотрите-ка, — продолжал Ибарра, не замечай волнения юноши и поднося к огню стебель тростника. — Я сделал важное открытие: этот тростник не воспламеняется…

— Сейчас, сеньор, не до тростника; вам надо собрать ваши бумаги и скрыться ровно через минуту.

Ибарра в изумлении посмотрел на Элиаса и, увидев его мрачное лицо, выронил тростник.

— Сожгите все, что могло бы вас скомпрометировать; через час вам уже надо быть в более безопасном месте.

— Но почему? — спросил тот наконец.

— Спрячьте самые ценные вещи…

— Но почему?

— Сожгите все письма, написанные вами или адресованные вам: самое невинное из них могут истолковать вам во вред…

— Однако почему я должен это сделать?

— Почему? Потому что я сейчас раскрыл заговор, который приписывается вам, чтобы вас погубить.

— Заговор? Кто же эти негодяи?