Не прикасайся ко мне

Ибарре встречалось этим утром множество экипажей, запряженных низкорослыми лошадками в нарядной упряжи: в экипажах сидели направлявшиеся на службу сонные чиновники, военные, китайцы в смешных напыщенных позах, строгие монахи, каноники и так далее. Ибарре показалось, что в одной элегантной «виктории» он заметил отца Дамасо, который был хмур и мрачен. Но лицо священника лишь на мгновение мелькнуло перед глазами Ибарры, и теперь юношу радушно приветствовал из своей коляски капитан Тинонг, ехавший с супругой и двумя дочерьми.

При спуске с моста лошади перешли на рысь, направляясь к бульвару Сабана. Слева, с табачной фабрики Арросерос, доносился шум — это работницы крошили листья табака. Ибарра не мог сдержать улыбку, припомнив тот крепкий запах, что в пять часов вечера распространялся с моста Пуэнте де Баркас, и его замутило, как в детстве. Вспоминая веселую болтовню и шутки здешних работниц, он перенесся мысленно в Лавапьес, мадридский квартал, известный бунтами табачниц, которые не раз обращали в бегство обозленных полицейских.

Вид ботанического сада развеял его игривые воспоминания: демон сравнения привел ему на память ботанические сады в европейских странах, где надо затрачивать много сил и много денег, чтобы появился лишний листик или распустился лишний бутон, и роскошные, ухоженные сады в колониях, всегда открытые для публики. Ибарра взглянул затем направо, и его взору открылась старая Манила, еще окруженная стенами и рвами, словно анемичная девица, укутанная в одежды времен молодости ее бабушки. А вот и море, сливающееся с горизонтом!..

«На том его берегу — Европа! — подумал юноша. — Европа, где гордые нации постоянно волнуются, ищут счастье, упиваются мечтами по утрам и разочаровываются с заходом солнца… и счастливы, несмотря на свои поражения. Да, на том берегу бескрайнего моря обитают нации, живущие полной духовной жизнью, но не пренебрегающие и материальным миром; они гораздо богаче духовно, чем те нации, что кичатся почитанием всего духовного!..»

Но мысли его меняют направление при виде небольшого холма неподалеку от Багумбаяна. Эта уединенная горка у бульвара Лунета привлекла теперь его внимание, и он задумался.

Он стал вспоминать о человеке, который просветил его разум, научил видеть доброе и справедливое. Не так уж много идей внушил ему наставник, но они глубоко запали ему в душу, мудрые изречения эти не изгладились из его памяти за семь лет пребывания в Европе. Сей человек был старый священник, и прощальные слова старца еще звучали в ушах Ибарры. «Не забывай одного: знание — это достояние рода человеческого, но наследуют его лишь те, у кого есть сердце, — сказал наставник, — Я старался передать тебе все, что получил от своих учителей; это богатство я приумножил, как мог, и вручаю его следующему поколению; ты же передашь его тем, кто сменит тебя, и можешь утроить его, ибо едешь в очень богатые страны». И старик добавил, улыбаясь: «Они приезжают сюда за золотом, а вы тоже поезжайте в их страны за другого рода золотом, в котором мы нуждаемся! Помни, однако, — не все то золото, что блестит». Этот человек умер там, на холме. Как бы в ответ на воспоминания, юноша тихо прошептал:

— Нет, несмотря ни на что — родина превыше всего, Филиппины — дочь Испании! Несчастная судьба Испании не омрачит ее славы, нет!

Он оставил без внимания Эрмиту, бело-голубые домики которой с красными крышами выглядывают из зарослей нипы, как феникс, возрождающийся из пепла. Его взор не задержался ни на Малате, ни на кавалерийских казармах, окруженных деревьями, ни на людях, ни на хижинах из нипы с пирамидальными кровлями, прятавшихся среди платанов и пальм и построенных, как строятся гнезда, — отцом семьи.

Экипаж катился дальше по широкой и пыльной дороге, залитой ярким тропическим солнцем, навстречу ему двигались двуколки, запряженные одной или двумя лошадьми, сбруя которых из абака свидетельствовала о том, что их владелец — деревенский житель; возчик молча оглядывал седока богатого экипажа и продолжал свой путь. Время от времени экипаж обгонял ленивого и понурого карабао, тащившего неуклюжий фургон.

К унылому, монотонному пению погонщика, сидевшего верхом на буйволе, присоединялся громкий скрип рассохшихся колес на огромной оси тяжелой повозки; порой слышалось шуршанье стершихся полозьев парагос — своеобразных филиппинских саней, которые волочат по дорожной пыли и грязи. На полях и обширных лугах пасся скот, белые цапли спокойно восседали на хребтах быков, закрыв глаза, те с аппетитом жевали сочную траву. Вдали скакали и резвились кобылы, преследуемые буйным жеребцом с длинным хвостом и пышной гривой: жеребец оглашал воздух ржанием, а из-под его могучих копыт летели комья земли.