Не прикасайся ко мне

Но наш путешественник погружен в размышления, а временами дремлет: меланхолическая или радостная поэзия полей не вдохновляет его. Даже солнце, которое заливает ярким светом кроны деревьев и гонит домой крестьян, обжигающих пятки о раскаленную землю, хоть подошвы у них дубленые, солнце, от которого крестьянка прячется в тени миндалевого дерева или бамбуковых зарослей и погружается в смутные, непонятные мечты, — даже это солнце не может привлечь внимания нашего героя.

Вернемся же в Манилу, пока экипаж, словно пьяный, раскачивается на дорожных ухабах, подпрыгивает на бамбуковых мостиках, поднимается вверх по склонам или быстро катится под гору.

IX. Внутренние дела

Ибарра не ошибся: в «виктории» действительно ехал отец Дамасо, и направлялся он в тот самый дом, откуда юноша недавно вышел.

— Куда это вы собрались? — спросил монах Марию-Клару и тетушку Исабель, которые садились в экипаж, украшенный серебряными бляхами, и с озабоченным видом потрепал девушку по щеке.

— В монастырь за вещами, — ответила она.

— А, да-да! Еще посмотрим, кто сильнее, еще посмотрим… — рассеянно пробормотал отец Дамасо; обе женщины с удивлением взглянули на него. Опустив голову, он медленно пошел к лестнице и стал подниматься наверх.

— Наверное, готовятся к проповеди, учит ее наизусть! — сказала тетушка Исабель. — Садись, Мария, иначе мы опоздаем.

Готовился ли отец Дамасо к проповеди или нет, мы не знаем, но, видимо, мысли его были заняты чем-то очень важным, ибо он даже не протянул руки капитану Тьяго, и тому пришлось согнуться в три погибели, чтобы поцеловать ее.

— Сантьяго! — было первое, что вымолвил монах. — Мы должны поговорить о делах весьма важных, пойдем в твой кабинет.

Капитан Тьяго, встревожившись, не нашелся, что ответить, но повиновался и последовал за дюжим священником, который сам запер дверь.

Пока они ведут тайные переговоры, посмотрим, что делает отец Сибила.

Ученый доминиканец не остался в церкви: отслужив раннюю мессу, он отправился в монастырь своего ордена, находившийся у ворот, которые носили имя Изабеллы Второй или Магеллана, в зависимости от того, какая королевская фамилия правит в Мадриде.

Не обращая внимания на дивный аромат какао, на стук шкатулок и звон монет, доносившиеся из монастырской кладовой, и едва ответив на почтительный поклон брата эконома, отец Сибила поднялся наверх, пересек несколько коридоров и постучал костяшками пальцев в дверь.

— Войдите, — еле слышно ответили ему.

— Да ниспошлет господь здоровья вашему преподобию! — сказал, входя, молодой доминиканец.

В большом кресле сидел старый священнослужитель, с изможденным восковым лицом, похожий на святых кисти Риберы[65]. Глаза ввалились в темные глазницы, и под густыми, всегда нахмуренными бровями блестели особенно ярко; то были глаза умирающего.

Отец Сибила наблюдал за ним некоторое время, скрестив руки на груди под чудотворной ладанкой с мощами святого Доминика. Потом молча и выжидательно склонил голову.

— Ох! — вздохнул больной. — Мне советуют делать операцию, Эрнандо, операцию в моем возрасте! О, эта страна, эта ужасная страна! Не повторяй моих ошибок, Эрнандо!

Отец Сибила медленно поднял глаза и вперил их в лицо больного.

— Что же вы решили, ваше преосвященство? — спросил он.

— Умереть! Увы, ничего другого мне не остается. Я очень страдаю, но… и я заставлял страдать многих… Счеты сводятся! А ты как? С чем пожаловал?

— Я пришел рассказать вам о том, что вас интересовало.

— А! Ну и как?

— Э! — ответил с досадой молодой монах, садясь и презрительно морщась. — Нам рассказывали сказки; молодой Ибарра — разумный юноша, вовсе не глупец, и, кажется мне, славный малый.

— Ты так думаешь?

— Вчера вечером произошло столкновение!

— Уже? Каким образом?

Отец Сибила вкратце сообщил о том, что произошло между отцом Дамасо и Крисостомо Ибаррой.

— Кроме того, — добавил он в заключение, — юноша женится на дочери капитана Тьяго, воспитанной в обители наших сестер; он богат и не захочет стать нашим врагом, потому что не захочет лишиться счастья и богатства.

Больной кивнул головой в знак согласия.

— Да, ты прав… С такой женой и таким тестем он будет принадлежать нам душой и телом. А если нет — тем лучше, пусть открыто объявит себя нашим врагом!

Отец Сибила удивленно взглянул на старика.

— Лучше для нашего святого ордена, хочу я сказать, — добавил тот, тяжело дыша. — Я предпочитаю нападки врагов похвалам глупцов и лести друзей… которым за это платят.

— Вы так полагаете, ваше преподобие?

Больной грустно взглянул на него и ответил, с трудом переводя дыхание:

— Запомни! Власть наша будет жить, пока в нее верят. Если на нас нападают, правительство говорит: на них нападают, ибо видят в них помеху своему вольнодумству, значит, надо оберегать их.

— А если наговорам поверят? Правительство иногда…

— Не поверят!

— И все же, если кто-нибудь, движимый корыстью, захочет присвоить себе наши доходы… если явится такой дерзкий смельчак…

— Тогда горе ему!

Оба умолкли.