Не про футбол

– Вот у некоторых людей есть реликвии какие-нибудь. Допустим, это меч или шпага, которой основатель этого рода совершил что-то важное для всей фамилии. Возможно даже, сделал возможным продолжение этой семьи. Получается, что эта шпага, имея определённую функциональную направленность на ведение боя, приобретает и другой смысл, который становится основным. Для потомков эта шпага становится символом. И имеет для этой семьи большое значение и глубокий смысл. И вряд ли они бегают с ней по дому, да и вне дома тем более. И вряд ли они дадут её постороннему человеку. И вот ещё момент: большее большинство, я имею в виду многие, да ёп, короче, большинство людей едва ли будут хранить с таким трепетом оружие, если им было убито множество добрых, не в чём неповинных людей. Вот ты говоришь, что не требуется много раздумий, чтобы взять и трахнуться с кем-нибудь. А ведь он, может быть плохой человек! – я еле балансировал, идя по этой тонкой дорожке, но останавливаться, было поздно, оставалось одно – идти к какому-нибудь логическому финалу этой замысловатой метафоры. – И с каким ощущением ты займёшься этим с человеком, который действительно для этого подходит. Которому тебе захочется что-то дать – что-нибудь ценное, а ценности это «что-то» уже не имеет, потому что любой пользовался этим, ничего не давая взамен.

Юна немного сосредоточенно помолчала. И найдя продолжение своей точки зрения, заговорила:

– Но ведь с этим ничего не происходит. Ничего не изнашивается, а удовольствие на лице, – она противно улыбнулась. – И вообще без каких-либо затрат.

Меня распирало, я не знал, что сказать. И тут мне в голову пришла мысль, мне хотелось, чтобы она поняла, хотя я особо уже и не надеялся.

– Ну, ты пойми, это ж всё равно, что через телескоп в окна подглядывать!

– Ну, вот тебе же всё равно, в какие ворота гол забивать? Кроме своих, конечно…

– Не всё равно. Одно дело сегодняшний гол и другое дело – на тренировке, например.

– Но всё равно ты забиваешь, стараешься забить, в любые ворота и чем больше, тем лучше

.

– Ну, раз так, то, возможно, ты и права. Только гол является результатом при более умелом затрачивании более сложных усилий. Гол – это эквивалент твоей конкурентоспособности, а доходчиво и грубо говоря, крутизны.

– Так всё то же самое – усилия, результат, крутизна.

Я иссяк – решил оставить тщетные попытки и закончить разговор.

– Видимо, я долгие годы жестоко ошибался. И, не смотря на отсутствие особой нужды, должен был проявить особую прозорливость в этом вопросе, чтобы стать покруче, достигнуть высоких результатов, а главное, уравнять почёсывание носа с прилюдным обнажением и перепихоном.

Она долго молчала не торопливо глядя по сторонам. Я тоже молчал, опираясь локтями в колени. Лицо моё было направлено вперёд. Разговор настолько меня утомил, что пришлось стряхнуть мысль о том, что, может, действительно я чего-то недопонимаю. Я сделал несколько глотков, не глядя на стакан.

Вдруг она ошарашила меня всего несколькими словами. Хоть я и так уже находился в достаточном изумлении.

– Ладно, расслабься. Насильно трахаться тебя ведь никто не заставляет. Тем более со шлюхой.

У Юны заблестели глаза над нижними ресницами.

Сто процентов надо было что-то делать. Но я не знал что. Я подумал, что для начала надо воспротестовать по поводу «шлюхи», причём как-нибудь остроумно, чтобы заодно её рассмешить.

В другой ситуации я до этого не додумался бы, но учитывая специфику общения Юны и её шуток, я кое-что придумал. С частотой тысяча колебаний в секунду я пытался сообразить, приобнять её, говоря шутку, или не стоит. Я не стал и просто сказал.

– Ну, шлюху я, может быть, и трахнул бы, если бы она была где-нибудь поблизости.

Всхлип один, всхлип второй, третий и четвёртый. И сдерживаемый плач потёк меж искривлённых губ Юны, как лава из проснувшегося вулкана.

– Ты что идиот что ли? Или… или ты специально, – выдавила Юна и заплакала более откровенно.

Я понятия не имел, с чего это она так. И поэтому боялся что-либо говорить. Я обнял её, и заговорить по-любому пришлось.

– Юна, да ты чего? Не плачь, я совсем не хотел тебя обидеть. Мы же просто разговаривали.

Я с трудом понял, что она говорила сквозь плач. Хотя, возможно, я и ослышался, уж лучше бы ослышался.

– Ада дувать, чот говоиш! Тожи вне, дествейник хуиф ашёлся, ангил, бать, кылаты…

– Ну, не ругайся пожалуйста. Успокойся, может, выпить или искупаться.

На это она брыкнулась и издала звук, посредством которого, как я понял, она советовала мне пойти в известном направлении вместе с выпивкой и купанием. Я отставил бокал в сторону и обнял её крепче. Два раза чмокнул в щёку как можно бодрее. На что она подвинула щёку в мою сторону, продублировав жест звуком похожим на стон, но, слава богу, не болезненный. Я ещё раз прижался к её щеке, на этот раз крепче – её запах будто приклеил мои губы к ней.