Не про заек

Она отвечала через пень-колоду. Пусть о политкорректности заботится переводчица! Всё это было уже далеко и бессмысленно. Как она ехала. Какой был грузовик. Она ещё помнила и имя водителя, и даже номер машины! Но почему-то говорить об этом не хотелось ни в какую. Как они заехали в поля, что они ели. Да, водитель кормил её помидорами. Как и к кому она добралась до Гренобля. Как она там пила коньяк...

Что она делала эти две недели в Париже она не рассказывала — не хотела подставлять Христо. «Адреса и явки» — всё валила на Жоакима.

А Крэйзи Джо звонил в больницу и орал на нянечек:

— Куда вы дели мадемуазель Лизу?

После допроса переводчица проводила Лизу в другую больницу, к гинекологу. Там можно было говорить всё начистоту. В первый раз. Врачебная тайна. Даже если врач и должен был отчитываться перед полицией.

Гинеколог была чудесной женщиной, сейчас уже имя не вспомнить, если только покопаться в документах.

— Ах, всё случилось две недели назад! А откуда у тебя синяки на ногах?

— Это я через турникеты в метро прыгаю...

На прощание Лизе было выдана пара билетиков на метро.

 

Начало осени

Тем временем кончилась виза. Каникулы у французов тоже кончились. На руках была справка из больницы, что ей нужно забрать результаты анализов через пару недель. Так у Лизы появилось «алиби». У Крэйзи Джо

 

37

Галина Хериссон

 

больше не появлялась. И Христо сказал, что ему жаль, что он бросил её с этим сумасшедшим... Хотя Жоаким всё-таки сделал ещё одно доброе дело. Дозвонился до Магали, той самой, что Лиза звонила в свой первый парижский вечер с вокзала. С Магали столкнулись в её же подъезде. Договорились встретиться через пару дней и вскоре очень подружились...

Лиза не особенно распространялась о той компании друзей, в которую она вписалась тогда благодаря Магали. Хотя они и появлялись там вместе пару раз с Христо.

Христо всё хотел её куда-нибудь пристроить, сбыть с рук. Хотел летать вольной птицей. Короче, научил всему, чему мог.

Тогда они уже жили на рю де ля Помп, в квартирке с выходом на крышу, где она кормила голубей и рисовала. Попали они сюда с Христо после скитаний и ночёвок по газонам Парижа. Август был тёплым. А тут один друг уезжал в Болгарию на пару недель. Приютил.

Там Лиза начала вести дневник. Точнее, просто иногда чиркать записки. Вы видели уже парочку...

***

«Здорово сидеть на крыше и курить дешёвые сигары. Всё лучше дорогих сигарет. Знаете, таких, с ароматом... “Je fume du tabac à la pistache!”. Это первая фраза, совершенно бесполезная и красивая, которую я зачем-то выучила по-французски ещё с Жаном в Питере. Просто нравилось, как это звучит на слух...

Вечер. Кофе. Сделала несколько набросков и покормила голубей. Они всегда прилетают, они ждут. А я не знаю, чего ждать.

Проснулась поздно и вспомнила ночь... Не нужно было так срываться. Слёзы, обрывки ненужных объяснений, 38

НЕ ПРО ЗАЕК

 

полная паранойи прогулка по пустым пугающим улочкам... Бездушные силуэты казались затаившимися, враждебными, машины — слишком резко тормозящими, мусорные мешки полными жизни second hand:

— Ну-ка, что это там в пакетике, орешки? Тьфу, чёрт, merde!

Совсем выжила из ума.

Я никогда этого не делала одна, только вместе с Христо. Промышляли по ночным улицам и специальным хлебобулочным и гастрономическим “помойкам”. Блин, в Питере на свою цветочную зарплату я не могла себе позволить таких яств! Всё чисто, запаковано и собирается просрочиться дня через два...

Когда проснулась, его уже не было. Вчера он открыл дверь, вошёл, и, отвернувшись, уснул.

Это была наша первая ссора! Я просто хотела его. Очень хотела. Чёрные кудри, улыбающиеся глаза с балканским огнём, нежные губы, розовые, как у девушки... Я ласкала его, но он был почему-то холоден...

Я всегда любила у мужчин длинные волосы. Наверно, из-за того полудетского воспоминания, из-за папы. Иногда он отпускал волосы подлиннее, чёрные, густые, волнистые, и я заплетала ему косички. Тогда мы ещё были лучшими друзьями и ходили на дурацкие фильмы в кинотеатр “Октябрь”...

С тех пор не могу относиться спокойно к длинным тёмным локонам. Меня заводит образ тонкого, немного скуластого лица в обрамлении распущенной или собранной на макушке гривы, гибкой шеи и крепкого троса. Стоп, а то расплачусь...

А всё-таки сегодня всё гораздо легче и прозрачней. Солнце уходящего парижского дня, улицы не такие,

39

Галина Хериссон

 

как накануне: живые, яркие, полные, многоликие. С магазинчиками и попытками общаться на “франгло” языке, включая глуповато-доверчивые улыбки...

Темнеет. Доносится запах ужинов. Соседей здесь почти нет. Встречается только одна мадам с коричневыми добрыми глазами. “Bonjour. — Bonjour!”»

* * *