Не проходите мимо. Роман-фельетон

Перед крыльцом-перроном стоял караван автомобилей. Трепетал от нетерпения флажок на радиаторе протарзановского лимузина. Из машины выглядывала прямоугольная мохнатая морда Читы. Участники экспедиции неторопливо заняли свои места. Печальные ассистенты чинно восседали на «пикапах». цвета дорожной пыли. В трехосном грузовике, нервно обнимая хрупкую аппаратуру, разместились осветители. К машине была прицеплена специальная платформа. На ней, обложенный войлочными матрацами и запеленутый брезентом, высился «Племянник солнца». Колонну замыкали автофургоны звукооператоров.

Протарзанов проводил последний смотр. Сопровождаемый Гиндукушкиным, Виктор Викторович дважды обошел караван, пока не убедился, что все готово к дальнему рейсу. Мэтр величественно взошел на крыльцо:

— Ну как? Есть еще пленка в кассетах? Не затуманены объективы? Не померкнут в дороге софиты? — зычно вопросил Протарзанов и подмигнул подчиненным. Но участники экспедиции почему-то без энтузиазма смотрели на руководителя.

— Есть еще пленка! — бодро закричал Гиндукушкин. — Не затуманены объективы! Еще ярче будут гореть софиты!

— Ну, тогда трогай, — скомандовал Виктор Викторович. — Вперед! Навстречу суровой правде жизни!

В это время к Протарзанову подбежал Шишигин:

— Виктор Викторович, директор распорядился, чтобы Можаев и Благуша присоединились к вам. Я им должен сообщить, где раскинется наш лагерь.

— Подле Красногорского кожкомбината есть Синтетическо-аналитическая лаборатория Хватадзе. Пусть там спросят меня. Ну, до свидания, мой друг! — и Виктор Викторович распахнул дверцу своей машины.

Власий Гиндукушкин долго тискал руку мэтра, потом демонстративно отер набежавшую слезу. Лимузин укатил.

— А я еду завтра, — почтительно поворачиваясь к Шишигину, сказал Гиндукушкин. — Получил важное задание. Надо провернуть одно дельце в самом Красногорске.

— В Красногорске? — обрадовался Костя. — Отлично! Я тебе дам записку для Можаева и Благуши. Сейчас только напишу название гостиницы. У тебя есть ручка? Они остановились в «Тянь-Шане».

— К чему эти светские условности? — поморщился Гиндукушкин. — Во-первых, в Красногорске один-единственный приличный отель. Во-вторых, Мартына и Юрия я знаю еще с пеленок. Впрочем, может быть, вы мне не доверяете? Тогда посылайте по почте! Но Гиндукушкин еще пользуется доверием! Даже сам Виктор Викторович поручил мне дело деликатного свойства. Между нами, в красногорском зоопарке я должен раздобыть для съемок десяток орлов-беркутов.

И Власий, спрятав конверт в карман, снисходительно оглядел расходящуюся толпу провожающих.

— Местное время восемнадцать часов, — объявило радио. — Начинаем концерт для детей ясельного возраста. Слушайте, детки, песенки из кинокартинок!

— Мы парни бравые, бравые, бравые… — забасил хор.

— Правильно подмечено, — ухмыльнулся Гиндукушкин. — Уж кто-кто, а мы, протарзановцы, бравый народ. Ну кто бы еще на нашей студии мог так подготовить экспедицию, а? Учтите сложность сюжета — короткометражная новелла об овце «Золотое руно»?

— Пора в путь-дорогу, — советовал хор, — в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

— Верно, — сказал Власий, — пора. И я отплываю! Да скорых встреч.

И Гиндукушкин сбежал с крыльца-перрона.

Шишигин вспомнил, как уезжали Мартын и Юрий, — просто ушли из студии, захватив по аппарату. И ведь они ехали на съемку большой и важной темы. А здесь новелла об овце — и уйма техники, десятки машин…

…На этот раз Костя шел по студии без очередного сценария в руках, но по прежнему не замечая ничего вокруг: он был погружен в размышления об очередном номере многотиражной газеты…

Фельетон четырнадцатый. Литбоярин

На тридцатом километре, где с автобуса сошли Пелагея Терентьевна и операторы, дорога раздваивалась. Тут стоял полосатый столб, похожий на пограничный знак:

ДО БОМАРШОВКИ 3 км

НЕ СИГНАЛИТЬ:

ИДЕТ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС!

— Начинается личный бомаршовский шлях, — отметил Юрий, закуривая трубку. — Троллейбусное сообщение еще не налажено?

— А вы к нему? — спросил старичок в ватнике. — Тогда пойдемте, нам по пути. Я у них, у Бомаршова то-есть, садовником работаю…

Пелагея Терентьевна с интересом смотрела на аккуратные полянки вдоль шоссе, на стога сена, заботливо прикрытые брезентовыми попонками на случай ненастья. Молодые елочки были подстрижены под кипарисы и стояли вдоль дороги, как свернутые знамена в зеленых чехлах. На поворотах белые палочки: чтоб не заехать в канаву.

Юрий был мрачен. Его не умиляли ни попонки, ни елочки, ни палочки.

— А моя дочь за сына этого собственника замуж выходит, — задумчиво произнесла Пелагея Терентьевна. — Весь в папу, видно.

— За что ж вы так моего хозяина честите? — общительно улыбаясь, вклинился в разговор старичок. — Он человек хороший. Труд, то-есть, любит. Сам иной раз цветок посадит. Босиком ходит. Все жалеет, что сохи нет. Хочу, говорит, по примеру великих, то-есть, писателей за сохой походить.

— Но великие писатели, — заметил Юрий, — еще изредка и писали. А что написал ваш хозяин?