Но тут они посмотрели на него оба, разом, и Орешек ощутил неприятный холодок в животе. Это были не те люди, которых он знал с сопливого детства, с которыми ходил тайком от мамы по ночам купаться на карьеры и давал списать.
На него смотрели два безумных зверя.
Поезд чем-то лязгнул. Гарик ощутил первый толчок, и понял, что электричка отходит от перрона. В мутном стекле тамбура медленно проплыли метровые, с обтрескавшейся позолотой буквы ХИРИШИ на обшарпанном здании вокзала.
Увидев вошедшего Рикошета, он спросил:
– Ключи от дома Рита тебе дала?
– Ничего она мне дала, – сказал Эмиль мрачно.
Он достал сигареты и склонился, прикуривая. Ему не хотелось видеть на лице Гарика нескрываемое облегчение.
– Я не знаю, почему Рита не пришла, – закончил Рикошет.
За окном замелькали гаражи – поезд набирал скорость.
– Проспала, наверное, – сказал Гарик спокойно. – Или с работы не отпустили. Все ведь так неожиданно, а у них сейчас как раз этот… квартальный отчет.
– Так позвонила хотя бы, – пробормотал Рикошет.
– Эмиль, – сказал Гарик. – Дай мне твой питерский адрес.
Рикошет взглянул на него.
– Я что-то не понял логического перехода, – сказал он.
Гарик сказал, глядя через окно на перерубленную шлагбаумом пеструю ленту машин:
– Тебя ведь здесь больше ничего не держит. Не бойся, я намеки понимаю. Если ты уйдешь как в этот раз, не попрощавшись, я к тебе не буду заходить.
Он повернулся лицом к бас-гитаристу и закончил:
– Но я хочу иногда постоять и посмотреть на дом, в котором ты живешь.
Гарик опустил голову. С минуту Рикошет смотрел на осветленную полоску вокруг макушки в его черных волосах. Он понял наконец, что это ему напоминает. Хотя Гарик, когда делал колорирование, вряд ли думал об этом, светлый круг в волосах его казался нимбом.
Затем Рикошет сказал тихо, но отчетливо:
– Скажи, Гарик, если ты с самого начала думал, что я тебя только использую, почему ты вообще пошел на это все?
Гарик пожал плечами:
– Что же мне, как премудрому пескарю какому, всю жизнь дрожать? Я знал, что раньше или позже это кончится… Будет больно, так что ж… Было же и хорошо.
– А ты смелее, чем я, – сказал Рикошет задумчиво.
– Нет, – сказал Гарик. – Просто меня меньше били.
По лицу Эмиля, ломая его, прокатилась болезненная судорога.
– Поцелуй меня, – сказал Гарик.
Музыкант бросил сигарету, подошел к нему и наклонился.
За окном проносилась яркая, желто-красная стена осеннего леса.
В дверь тамбура раздался осторожный стук.
– Это Орешек, – сказал Гарик, отстраняясь от Рикошета. – Билеты, наверно, проверяют, а они у меня…
Дверь приоткрылась, и в тамбур осторожно заглянул Орешек. Увидев их обоих, он облегченно вздохнул.
– Там пришла какая-то тетенька и требует билеты, – сказал Орешек. – Лена сказала, что все они у тебя?
Парни вошли в покачивающийся вагон. Рикошет чуть отстал. Орешек воспользовался этим и тихо сказал Гарику:
– Я понимаю, что вы соскучились и все такое… Но слишком-то вы не бравируйте. Будь осторожнее, Гарик. Андрей хотел к вам сразу пойти, я не дал, так они вдвоем с Ленкой так на меня посмотрели, я не знаю… как крысы бешеные.
Гарик усмехнулся.
– Да ладно, – сказал он. – Что Андрей мне может сделать?
– Тебе-то ничего, – согласился Дима. – Но ты о Рикошете подумай хоть немножко…
Гарик вздохнул. Он хотел сказать: «Только о нем и думаю», но в открытую дверцу купе уже выглядывала встревоженная Лена и сердитая проводница, и парень промолчал.
На ходу доставая билеты, он вошел в купе.
Безумные глаза фанатов блестели в полумраке, как рассыпанные по залу веслогорского ДК осколки огромного зеркала. В них отражалась сцена, Андрей, Орешек, едва успевавший обрабатывать свои тарелки и барабаны, Гарик, прильнувший к микрофону. Как и Цой, он всегда поднимал голову чуть вверх, когда выступал, стойка не позволяла опустить микрофон так низко, как это ему требовалось. Рикошет стоял на краю сцены на широко расставленных, чуть присогнутых ногах. Бас-гитарист работал – "рубил мясо". Зал визжал от восторга. Около самой сцены творилось что-то страшное. Фанаты подпрыгивали, их цепкие руки тянулись к музыкантам.