Не просто рассказы

— Правду. Завёлся малость, со зла наверно, поэтому выложил всё, как на духу. И про Нюрку, дочку-то Кузьминичны, какая она красавица-раскрасавица с мужиками разгуливала, и про зятя ейного, у которого заначка в матрасе и ящик водки в чулане, про внучонка — Тольку, который рубли пенсионные из комода тырит… Короче всё! И про Потаповну не забыл. Как она со склада два ящика сушёного лука в прошлом году спёрла… Ну, может, только про племянника немного переборщил — не надо было говорить, что он уж давно на неё не только зуб точит… Тут, признаю, погорячился.

— А они?

— Молчали, пока говорил. Даже не шелохнулись. Крыть-то нечем, видать. А может удивлялись чему. И чему бы?! Потом Кузьминична дрожащей рукой — правда-то глаза режет — очки на нос напялила, разглядела меня, да ка-а-ак заорёт на весь двор:

— Ты кто?!

Дед, блин, пихто, — говорю. Вот кулёма. Я от её крика чуть не оглох. Вскочили обе и… как ветром сдуло. Коты у них, ты посмотри-ка, блохастыми считаются. И говори после этого…

Василий нахмурился, замолчал. Колька покосился на него с опаской. Как-то выходило, что слушать кота интерес уже поубавился. Штука в том, что в кармане лежал полтинник, который он стянул вчера из кошелька у матери… Вдруг знает? Пацан примирительно спросил:

— Ну, чего ты всё ругаешься да ругаешься? — при этом нащупал и покрепче сжал в кулаке монету, — авось, не догадается.

Но кот, ни с того, ни с сего, взъерепенился так, что воробьи разлетелись:

— Ругаюсь?! Я ругаюсь? А ты чего расселся-то? Уши развесил. Вон, вы с охламонами футбол гоняли вчера — окно на первом этаже кто грохнул? Я что ли? А псу соседскому — уж как собак ненавижу, а и то жалко! — какого чёрта к хвосту консервные банки привязали? Серёжка — подлец! — шину у мопеда дяди Фединого — дворник он конечно никакой, но тоже человек — ножиком изрезал? Изрезал. А ты говоришь «чего недовольный». Душа болит. Да что толку? Вам говори, не говори, как об стенку горох.

Колька засобирался и хотел уж было прощаться.

— А ты, мил друг, уроки сделал? — вдруг грозно спросил Вася и янтарным глазом окинул парнишку с головы до пят. — Небось, и не начинал ещё? Мотаешься во дворе, а делом заняться лень?!

Колька опешил, растерянно помотал головой и встал.

— Да я это… сегодня мало задали.

— Но задали же, — кот глядел строго, как математичка. — Так нечего сопли жевать. Я тебе всё рассказал?

— Вроде, да… — промямлил Колька.

— Тогда выполняй уговор, шуруй домой и быстро садись за уроки.

Парень раздумывать не стал. Денёк сегодня и так не сахар. Утром от матери влетело, в школе классная отругала, да ещё в кармане, как назло, полтинник ворованный. А этот, не гляди, что кот, всё пронюхает. Не был бы говорящий — дал бы пинка. Нельзя — нажалуется. Потом греха не оберёшься.

Колька буркнул:

— Пока, — и бочком-бочком двинулся к подъезду.

Но в спину всё-таки прилетело:

— И деньги матери верни!

«Разговорил на свою голову» — поморщился пацан и ускорил шаг.

Василий проводил его хитрым взглядом, добродушно выругался про себя: «Обормот!» — и, с наслаждением растянувшись на солнышке, прошептал:

«Ну их, эти разговоры. Достали».

Записано со слов кота: Игорь Шляпка.

Проверил, записано верно: кот Василий.

БОРОДИНО

Веня разволновался и начал кусать губы. Он всегда волновался в разгаре дискуссии. И, оглядывая семерых присутствующих, нервно тёр ладони.

— Как?! Как мы выведем твои чёртовы полки на сцену? — кричал ему тощий небритый Оборов, потрясая в воздухе растопыренной пятернёй, — Там же места нет.

— Места нет в вашем захудалом воображении, Иван Петрович! — ещё больше распалялся Вениамин, доводя голос до крикливой ноты. — Дайте зрителю волю. Волю дайте его фантазии. Мы нарисуем панораму, в конце концов. Я видел такую. Я знаю. На фоне неба, затуманенного дымом пушечных выстрелов, кавалерия помчится с шашками наголо крошить неприятеля, а…

Оборов прервал его сухо и резко, будто выстрелил дуплетом:

— А нарисует кто? И чем? Уймись, Наполеон.

Мысль Вени застряла у него во рту. И правда, будто раненый, он безвольно опустил руки, почти упал на стул и съёжился, затаив обиду.

— Отставить панику! — голос Рыжего нарушил тишину.

Вытаращив вперёд огненно-рыжую бороду, режиссёр насмешливо оглядел публику и задержал взгляд на щуплом Костицыне по прозвищу Кнопка.

— Вы.

— А? — встревожился Костицын.

— Ваша очередь.

— Почему моя? Что я?

— Предлагайте.

— Что предлагать?

— Не дурите. Предлагайте, что будем ставить.

— Я не знаю. Можно «Вишнёвый сад».

Тут хрипло отозвался старик Минский:

— Как в прошлый раз? — он грохнул кулаком по столу. — Ты, сынок, в сотый раз предлагаешь Чехова, а сам его даже не читал. А? Не читал ведь?

Кнопка скривил губы и начал сопротивляться:

— Я актёр, а не читатель. Моё дело играть. В этом моё призвание. А думать и читать — не моё.

— Не моё, — передразнил Минский и едко заблеял: — Дура-а-ак! Дура-а-ак.

— Сам ты дурак, — завёлся Костицын. — Я не потерплю оскорблений!

Крепко дёрнув за рукав кого-то сидящего рядом, Кнопка сменил восклицание на опасливый шёпот:

— Да скажите ему.