Не раскрытые тайны друг друга

Исчезновение трансляции практически на всех центральных каналах заставило москвичей обратить внимание на происходящее в центре города. Появление на экранах тестовой таблицы обозначило важность момента. Не хватало только «Лебединого озера», как в 1991. И только минут через двадцать к облегченному вздоху всей страны в эфир вышла программа «Вести» на канале РТР, работавшем из резервной студии на Ямском Поле. Адрес держался в секрете, чтобы трансляция не была сорвана, однако не от всех. В студию приходили в основном либералы. Пребывая в демократическом угаре, они истерично призывали безоружных людей выходить на улицы столицы и защищать молодую Россию.

– (Хорошо быть Россией: всегда молодая – и в сто, и в тысячу лет), – заключила Алёна, стараясь не впадать в уныние.

Взрослые сидели перед телевизором, перенесенным в спальню с окнами во двор. Афоня устроился в прихожей с книжкой и с фонариком на тот случай, если опять отключат электричество.

22-часовые новости вышли с некоторым опозданием. К этому времени перед телекамерами проявилась Администрация Президента. Некто Валерий Виноградов зачитал обращение Ельцина, передав от президента «большой привет» в виде Указа об освобождении Руцкого от обязанностей вице-президента РФ и о введении в Москве чрезвычайного положения. Оба «драчуна» легко и просто освобождали друг друга от занимаемых постов, но не оставляли народ в покое. Сам президент на экране так и не появился. Поговаривали, что он то ли пил, то ли впал в зимнюю спячку.

Зато выступил мэр Москвы Лужков, единственный в эти непростые дни трезвомыслящий человек, призвавший москвичей «проявить сдержанность и благоразумие, отказаться от выхода на улицы, проявить гражданскую позицию по отношению к действиям провокаторов».

– Хоть один человек с нормальной головой остался, – прокомментировала Алёна.

За весь день телевизионной неразберихи это было единственным рассудительным высказыванием: без призывов, без раскачивания лодки, без перетягивания каната, без фальшивой заботы о жизни людей.

Дальше и вплоть до самого утра безумие набирало темп.

Вице-премьер Егор Гайдар:

– Мы призываем тех, кто готов поддержать в эту трудную минуту российскую демократию, прийти на помощь и собраться у здания Моссовета, с тем чтобы объединенными усилиями встать на защиту нашего будущего…

Слабо разбирающаяся в политике Лия Ахеджакова пафосно и артистично вопрошала:

– Где наша армия? Почему она нас не защищает?

– Армия? Это на улицах многомиллионного города? – не выдержала и высказалась вслух возмущенная Алёна.

– …Проснитесь, не спите! – продолжала актриса в темпе аллегро. – Сегодня ночью решается судьба нашей несчастной России, нашей Родины… Опять придут коммунисты!

– По-моему, они никуда не уходили, – заметил спокойным голосом Нахимов.

– Нет, моя страна не готова к свободе слова, – сделала вывод жена. – Сколько же у нас… как там говорил Салтыков-Щедрин… или Гоголь? Вторая беда России – дороги, а что первая?

– Не оскорбляй народных, – встал на защиту Алексей.

– Я люблю Ахеджакову, обожаю ее роли, но неужели она не понимает, что ее просто используют. Актер в России – это большая ответственность, она должна думать головой, а не ж***й. Ведь завтра вместо работы люди действительно выйдут «защищать» под пули и снаряды. Ей нужны эти жертвы? Ведь они будут ей сниться до конца жизни. Они будут и на ее совести. Она же порядочный человек.

– Мышь, Мышь, не драматизируй. Всё обойдется, вот увидишь, – успокаивал муж.

Неслыханная безответственность обеих сторон противостояния возмущала Алёну, приводила в вулканическое бешенство, трясла изнутри, усиливая негодование. Поняв, что она уже готова разбить телевизор, отправилась на кухню, чтобы занять себя чем-нибудь мирным и уйти от маразма действительности.

Измерила давление.

– (180 на 100, это при моем нормальном 100 на 60. Так можно и не дожить до победы капитализма. Успокойся, Урбанова, это только начало революционного Октября. Испеки блинов, которые ты не умеешь делать. Выплесни на них свой закипающий гнев).

* * *

К вечеру шум и стрельба за окнами усилились. Афоня сидел на диване в прихожей перед настежь открытыми дверями спальни, как в кино с боевиком.

– Папс, что это? – спросил сын, с восторгом глядя на перелетающих по дуге с крыши на крышу светлячков от трассирующих автоматных очередей метрах в пятидесяти от их окна.

– Пули летают.

– Они нас убьют? – ребенок еще не понимал, что такое смерть, и особо не боялся. Он был уверен, что всё, что происходит, похоже на путч 1991 года: побегают, пошумят и разойдутся. Зато можно днем по настоящим танкам поползать и залезть внутрь.

Раздражительность Урбановой не снижала градуса, блины выходили комом.