Не родись красивой…

Зато с солнышком Митьке повезло. Оно с раннего утра заливает его окна, а в наши заглядывает после обеда.

В последнее время (особенно с началом каникул) Митька по утрам берёт зеркало и направляет луч солнца на двустворчатое окно моей комнаты. Яркое пятно освещает и кровать, где я сплю, и стены с зелёными завитками на обоях. В дневное время солнце обычно добиралось по стене только до фотографии в рамке, на которой мама, я и отец стоим на фоне высоких гор. Это когда мы были на Кавказе, еще до чеченских войн. Лучи едва касались рамки, потом начинали шевелиться, блекли и через минуту-две пропадали вовсе, потому что путь им преграждал тополь, он рос слева от окна.

А Митькин солнечный зайчик совсем иначе освещал снимок. На нём всё-всё становилось видно. Тогда отец жил с нами, он часто улыбался и любил сажать меня на плечи. Я и на фотографии сидела так же — ноги свесила ему на грудь, на белую майку с буквами, а руками обняла шею.

Как давно это было! Мне ещё трёх лет не исполнилось. Тогда называла его папой.

Смотреть на старую фотографию, высвеченную дрожащим зайчиком, было неприятно и обидно. Словно и Митька становился свидетелем моей тайной боли. Я вскакивала с кровати и задёргивала на окне штору. Хотелось даже погрозить кулаком. «Придурок! — обзывала я Звонарёва. — Делать больше нечего!»

Два дня назад в передней зазвонил телефон. Я в это время стояла на коленках и пылесосила под кроватью. Звонок едва расслышала, наш трудяга «Буран», хотя и старенький, чиненный, но воет и рычит, как стая голодных волков. Быстренько выключила мотор и поспешила в переднюю. Не успела сказать «алё!», как в трубке раздалось:

— Телек смотришь?

Я удивилась: по голосу не поняла, кто говорит, а ответить не успела — послышался щелчок. Значит, всё, разговор, трубку положили.

Хлопать глазами было некогда. Подсела к телевизору. Накопился экран. Сначала ничего не разобрала — какие-то горы, пики, расщелины. А потом человечка разглядела. Маленькая-маленькая фигурка, в руках — длинный шест. Осторожно переступает ногами. Тут и голос диктора пояснил: высота четыре тысячи футов, внизу — пропасть, скалы, утёсы. У меня защемило в груди. А когда диктор тревожным голосом сообщил, что канат начинает раскачиваться, я, кажется, и дышать перестала, не отрывая глаз, до тех пор, пока безумный смельчак дошёл до конца длинного натянутого каната и ухватил-за твёрдую опору. Я с огромным облегчением выдохнула.

Следом за этой передачей что-то другое стали показывать, музыкальное, и я выключила телевизор. С минуту сидела с закрытыми глазами, будто всё ещё видела крохотного человечка, который тихонько двигался над ужасающей бездной. Неожиданно, не размыкая век, я ощутила, что в комнате прибавилось света.

Так и было: стену с фотографией освещало солнце.

Стрелки на часах показывали начало одиннадцатого, я давно проснулась, позавтракала, успела пропылесосить кухню и почти всю комнату, и сердиться на Митьку почему-то не захотелось, пусть себе развлекается, если некуда девать время. Если только одно и может — на чужие окна пускать зайчики.

Я снова собралась включить пылесос, но тут во второй раз напомнил о себе телефон.

Теперь узнала голос — Митька. Да и как не узнать, если первым делом он спросил:

— Как моё солнышко у тебя поживает?

— Спасибо, — сказала я, не совсем представляя, что же ответить на такие слова.

— Видела передачу, как по канату он шёл, между горами?

— Видела. Ох, у меня чуть сердце не оборвалось.

— Да-а-а, — длинно вздохнул Митька. — Вот это парень!

— А может, где-нибудь внизу сетка была натянута?

— Не было никакой сетки. И парашюта не было. Он же объяснил, который вёл передачу. Там, в бездне, — скалы, трещины, провалы. Жуть…

— Ой, не надо. — Мне снова стало страшно, и я перевела разговор на другое: — Лучше скажи, откуда знаешь номер моего телефона?

— В справочнике напечатано: «Рогозин П. И.» Улица совпадает. Дом одиннадцать. Это твой отец?

Я нахмурилась и чуть было не опустила на рычаг трубку.

— Ты в моё окошко больше не свети.

От моего голоса Митька, похоже, сник.

— Почему? — помолчав, спросил он. — Разве плохо, когда солнышко в комнате? По-моему, наоборот.

— Дело, Митенька, не в этом… — «Вот дура, — подумала про себя, — зачем-то сказала «Митенька!»

А он сразу повеселел:

— Всё понятно: солнце спать мешает.

— Ошибся. Может, ещё раньше тебя встаю.

— Ровно в шесть! И делаешь зарядку. Могу одолжить пластинку. Долгоиграющая. Аэробика. Музыка — ух, и на стуле не усидишь!

Я улыбнулась:

— Ладно, Митя, солнышко так солнышко. Разрешаю — свети.

— А хочешь, отросток лимона подарю? Вот кто любит свет! Утром, значит, от моего зеркала покормится, а днём у вас своего солнца хватает.

Разговаривать с Митькой было интересно.

— А ты подумал, какая жизнь у тебя начнётся?

— Хорошая жизнь.

— Совсем прекрасная! Вскакиваешь чуть свет, хватаешь своё зеркало и…

— …навожу зайчик на твой лимон!

— Вот-вот! Пять минут держишь, десять. А дальше? До самого обеда держать? Так, что ли, Звонарёв?