Не родись красивой…

Я поправила перед зеркалом пышный голубой бант в косе и пожала плечами. Сержик? Смотрит по-особенному? Ну и ну… Хотя разве поймёшь мальчишек? Я набрала Митькин телефон:

— Мить, если будешь мне звонить, дождись семи гудков. Раньше трубку не стану поднимать. Надоело. Представляешь, решили, что это я собираюсь шагать по верёвке!

— И мне звонят. Всякие советы дают: вниз чтобы не смотрел и шест чтобы подлинней… Полчаса осталось. У тебя всё готово? Волнуешься?

— Конечно. Только ведь главный герой — ты. Надел красные штаны?

— И рубашку.

— Вижу, тоже волнуешься. Возьми себя в руки. Всё будет — о’кей!..

И вот настала решающая минута. Я вышла на балкон. Внизу стояло много народа — зрители. Послышались хлопки. Дружней, громче. Оттого, что дальний балкон девятиэтажного дома, к которому уходила верёвка, был ещё пуст, я поняла: эти аплодисменты относятся ко мне. Пришлось широко улыбнуться, раскланяться, даже развела руками, словно благодарила за тёплый приём.

Но тут захлопали ещё громче, и все повернулись в другую сторону. На противоположном балконе, у самой верёвки, вровень с перилами, наверное на стуле, стоял канатоходец Митька Звонарёв. В красных штанах и красной рубахе. В руках, точно за середину, он держал шест.

Кто-то на весь двор закричал:

— Митюха! Давай!

— Вся Европа смотрит! — закричал другой.

Я до боли в пальцах сжала леску. Замерла. Ждала. И когда Митька, вдруг опустив шест и спрыгнув со стула, присел за жёлтым щитом балкона, я тут же потянула леску на себя. На том, Митькином балконе, неожиданно появился настоящий канатоходец. Ростом вчетверо меньше, но одет был во всё красное, и в руках, поперёк каната, держал шест. Правда, шагал он странновато, словно бы пританцовывал на ходу. То одной ногой взбрыкивал, а другая тащилась, как неживая, то ноги взлетали вместе. Но всё же он двигался, не падал. Уже метра три или четыре прошёл. Кто-то засвистел. А кто-то захлопал. Аплодисменты смельчаку на канате больше понравились. Он вдруг торопливо и часто засеменил ножками, да так похоже на живого человечка, что стоявшие внизу захохотали, дружно захлопали.

А я совсем приспособилась: левой рукой тяну леску, а правой одновременно подёргиваю её. Отлично выходило. Да, не напрасно два дня просидели мы с Митькой — руки и ноги из фанеры выпиливали, центр тяжести определяли, на проволоку насаживали. Я красный костюм сшила.

Звонарёв на своём балконе больше не прятался за жёлтым щитом. Помогал мне — тоже подёргивал леску.

Наш весёлый удалец добрался до середины пути. Весь двор аплодировал нам — канатоходцу, Митьке, ну и мне, конечно.

Нет сердца

Я заметила: у мамы стал портиться характер. Сделалась раздражительная, мрачная, придирается по пустякам. На работе два месяца не выдавали зарплату. Говорили, что на банковском счёте швейной фабрики нет денег. По радио и телевидению я не раз слышала: «банковский счёт», «неплатежи», «инфляция», «дефолт», но всё как-то проскакивало мимо ушей. А по тому же телеку каждый день показывали приключенческие фильмы, бесконечно мелькали рекламные ролики, серии американских мультиков, и казалось, что в жизни всё идёт не так уж плохо.

Вчера мама стирала бельё и, когда достала из машины разорвавшуюся простыню, без сил опустилась на табурет.

— Мамуль, — сказала я, — не расстраивайся. Как только высохнет, я сама зашью. Ничего страшного, ну будет ещё один шов, посредине. Мы же не принцессы на горошине.

Она даже не улыбнулась. Дело, конечно, не в том, что будет лишний шов, просто материя износилась. В одном месте застрочишь — в другом расползается. И стиральная машина уже старая, не то что современные, с особыми режимами и автоматическим управлением.

А сегодня мама сказала, что у меня нет сердца. Это потому, что я ушла из кухни, где она разговаривала со своей приятельницей Клавдией из третьего подъезда. Я сначала сидела, слушала, как они жалуются на тяжёлую жизнь, а потом посмотрела на будильник и вспомнила, что должны начаться диснеевские мультики, и пошла включить телевизор.

Когда за Клавдией захлопнулась дверь, когда мама появилась в комнате, я не слышала — смеялась над забавным поросёнком…

Телевизор мама выключила после того, как на экране поплыли вверх иностранные надписи. Она недовольно сказала:

— Что ж телевизор без конца гоняешь? Какой-никакой, но всё-таки работает. А вдруг трубка сядет? Нового нам не купить.

— Так уж и без конца! — Я немножко обиделась. — Просто передача интересная. Все дети любят мультики.

— Сказочки это. Ты вот ушла, не хотела послушать, нет у тебя, дочка, сердца, а у Клавдии — тридцать три несчастья. Весной бабушку похоронила, до сих пор из долгов не может вылезти. Сама больная — рези в желудке, лекарства купить не на что. Ей по-настоящему в больницу бы лечь, да куда ж Юрика девать? Несмышлёныш.

Я едва сдержалась: неужели в самом деле я такая — без сердца, равнодушная? Но, услышав про Юрку, с усмешкой сказала:

— Несмышлёныш! Не видела, как бегает! Его никто не может догнать. Быстрей, чем заяц в мультике.