Не-Русь

— Только эта беда, брат мой Андрей — пол-беды. Это-то беда — нахожая. Принесло грозу, погремело-пополыхало, намочило-выбило… да и снесло. А ты в норку юркнул, беду-злосчастье переждал. И опять — сам себе песни поёшь, сам себе пляски пляшешь. Хоть бы и гол, да весел. Да вот же какое несчастье: свои — ордынский навык примут! А от своих-то куда убежать-спрятаться? Славных, да храбрых, да сильных, да смелых… в землю закопают. Всех! Из года в год, из века в век! А кто останется? Кто дальше детей-внуков растить будет? Уму-разум научать? Который князь ханскую юрту бородой своей не подмёл, ханский сапог не вылизал — в буераке лежит, воронью — корм сладкий. А который подмёл да вылизал — на столе сидит, Русью правит. И своих к такому порядку приучает. И других князей, молодших, и боярство всё. Чтобы не чванились, чтобы место своё знали. Чтобы помнили, что головы их — под княжьим сапогом, как княжья — под ханским. А те — дальше науку передают. Кланяйся, кланяйся ниже, сучий потрох! Мы-то, хоть и вятшие, а подстилаемся. И ты ложись. Хочешь жить — под верхнего. А не хочешь — под холмик могильный. И — нету! Не будет на века на Руси — кто своим умом, своей волей живёт! Ежели завёлся какой такой… — рубить-резать, полонить-продать.

В горле пересохло. Слишком много. Много слёз, крови, смертей. Пожаров, мук, неволи. Горя. В те четыре года, когда прошли по Руси два Батыева похода. И последующего пол-тысячелетия. Когда раз за разом приходили рати. Неврюева, Дедюнёва, Тохтомышева… ордынцы, ногайцы, крымчаки…

— Андрюша! Так — на века! Всяк кто не так — смерть. Всё, что хорошее есть — отдай. Из года в год, из колена в колено, из века в век. Народ… Люди вот в этом… с рождения и до смерти. Плёточка ханская… с рождения до смерти. «С отцов-прадедов». Другого… не только сделать — помыслить не с чего. «Все так живут», «на то — воля божья»… Ведь скажут так! Ты ж ведь людей знаешь — ведь будет так! Ещё и с радостью. С умилением и восхвалением. Что церковь твоя… как сарай ободранный. Хорошо — не спалили.

Андрей неотрывно, «всасывая» взглядом, смотрел на меня. Ему, человеку с огромным воинским опытом, повоевавшим почти по всей Руси, эти картинки — встающие по горизонту дымы пожарищ, брошенные, ободранные до исподнего, порубленные тела мужчин, женщин, детей, ужас нашествия и запустение разорения… — хорошо знакомы.

Он и сам так делал. Война — последовательность применяемых технологических операций. Война… она — нейтральна. Хорошей или плохой она делается человеком. «Справедливой», «священной», «освободительной»… или — наоборот. Смотря по тому, на какой стороне ты оказался.

Боголюбский как-то… встряхнулся. Отгоняя видения, собственные воспоминания. Отгораживаясь от меня, от затягивающего потока общих эмоций. Зло, саркастически бросил:

— Ну, молодец, ну напугал. А делать-то чего? Как такой беды-напасти избежать? Подскажи, дитятко, подскажи, плешивое, что твоя головёнка блестящая… в некоторых местах… замыслила-напридумала?

Опять. Как на совете перед штурмом Янина. Им мало указать на проблему. Они хотят сразу услышать и предложения по реализации решения. При общении с русскими князьями нужно чётче прорабатывать вопрос. Подготавливать как для Политбюро. До уровня проекта детального постановления. Иначе… если реализация выглядит неудовлетворительной, то и сама проблема считается ложной.

«Если проблема имеет решение — волноваться не о чём. Если не имеет — волноваться бессмысленно. В этом дуализме весь принцип пофигизма».

Или — любого религиозного мышления. «Господь не посылает человеку креста, который тому не по силам снести». Непосильное — не поднимается. — А как же…? — А по воле божеской. Иншалла.

«Блажен кто верует. Тепло ему на свете». Увы, меня знобит от предчувствия грядущей катастрофы.

— А чего тут думать? Надо ворогов на Русь не пустить. Великие Кочевые Ворота. Надо их крепостями перекрыть. Находников там, на дальних рубежах побить. И будет на Руси… тишь-гладь да божья благодать.

Андрей задумчиво рассматривал меня.

Яик, кусок степи между южными отрогами Урала и зыбучими песками Северного Каспия, для русских князей — земля известная. Через полвека, перед Калкой, когда монголы Субудея прорвутся через Дербент, и встревоженный император византийский обратится к тогдашнему Великому Киевскому князю Мстиславу — он получит гордый ответ: «От Дуная до Яика ничего не может случиться без моего соизволения».

Случится. Этот Мстислав — Киевский, его тёзка — Мстислав Черниговский и ещё триста русских князей будут убиты монголами. Лишь третий Мстислав — Удатный, сумеет сбежать за Днепр.

— И какое ж войско тот народ на нас пошлёт?

А я знаю? Разброс в оценке численности армии Батыя — в разы. Но, следуя наиболее общепринятым, выглядящим обоснованными…

— Тысяч полтораста конных. Ходят они резво, без телег, отрёхконь. Конечно, дело не простое, там полтыщи вёрст этих «Ворот», но если поставить в удобных местах крепости, наш-то берег — крутой да высокий, выдвинуть к востоку сторожевые дозоры, развернуть в глубине линии обороны мобильные резервы…