Не-Русь

— Хм… Это ж про что ты толкуешь?

— Есть у меня одна… знахарка. Да ты ж её видел! Марана.

— Это которая… ведьма колченогая разноглазая?

— Она. Зря ты так. Марана — умница и искусница. И в деле своём понимает — куда как поболее многих. Лет несколько тому случилось так, что довелось ей посмотреть моё семя. Не глазами — у неё иные способы есть. Тогда она и сказала мне: пустоцвет, де, я. Не будет от моего семени потомства.

Андрей несколько мгновений сосредоточенно обдумывал мои слова. Потом голова откинулась назад, на лице появилось презрительно-пренебрежительное выражение. С некоторой долей отторжения и омерзения. Как смотрит часто богатый и здоровый человек на бедного и больного. На язвище в рубище.

— Вона чего… Ну и что? Мёртвый сучок? Засохший да покуда не отпавший? Так тебя пожалеть? За калечность да ущербность твою — от плахи избавить? Добрый лесник таких… такой хворост — с леса убирает, да в костёр кидает. Чтобы живым деревам не мешал, чтобы для лесного пожара — пищи не было…

— Не обо мне речь. Мы с тобой во многом схожи. Думаю я, что и в этом тоже.

Мгновение Боголюбский непонимающе смотрел на меня. Потом начал улыбаться. Всё шире. Запрокинул голову и захохотал. Демонстративно.

— Ха-ха-ха. Ну, ты, рассмешил, ну, позабавил! Вот же… бедненький… эк тя пробрало-испужало… совсем помороки повышибло… сказанул — как в воду пер… Деточка! У меня ж только законных — сыновей трое, дочка уж замуж выданная! Ну ты и…

— А они — твои?

Короткая фраза. Три слова.

Этот вопрос, «просто спросить» — смерть. Мне. Ему. И ещё многим десяткам, если не тысячам. В следующем десятилетии. Миллионам — в последующих столетиях.

Урожайность — зависит от качества семенного материала. История России, с её бесконечными обледенелыми, заваленными трупами, сладковато-горькими пожарищами — от качества семенной жидкости в тестикулах вот этого… вот этой «татарской морды». И — от информированности об этом качестве.

Смех отрезало как ножом. Улыбающееся лицо Боголюбского поплыло книзу, отвердело, закаменело. Удерживая видимым усилием воли клокочущую внутри ярость, он высокомерно, царственно сообщил:

— За одни эти слова… голову срубить без разговора… даже и думать нечего.

Он — прав. «Монархия — способ правления, при котором власть передаётся половым путём». Всякое сомнение в «правильной» освящённости полового акта в монаршей семье — государственная измена.

Елена Глинская, мать Ивана Грозного, не возражала, когда её муж брал на супружеское ложе «третьим» — офицеров из охраны «для разогрева монаршего хозяйства», но переживала по поводу возможных слухов о нелегитимности происхождения будущего царевича.

Усомнившись в отцовстве, я не только нанёс смертельное оскорбление Андрею, как мужчине, рогоносцу, но и ударил по всей системе престолонаследования в «Святой Руси». Русь — дом Рюриковичей, их общее владение. Ублюдки — наследовать не могут. Слух о «нечестности» его детей немедленно приведёт Русь к усобице, к вражде и разорению.

Всё, что он делает на земле, всё, что делает феодальный сюзерен вообще, имеет, в большей или меньшей степени, осознаваемый подтекст: «для моих детей». Для наследников, продолжателей… Не вообще, а — «от крови моей, от семени моего». Вся суетня, напряги, нервотрёпка, риски и муки, что составляют немалую часть жизни государя — «чтобы детям моим лучше жилось». Но зачем это всё, все эти труды, зачем — если «не мои»?

Ещё я сотряс саму веру в бога и в посмертный путь князя Андрея. Ибо даже и вскармливать ублюдков — грех. Я уже писал об этом. И душа Андрея, в его посмертии, не попадёт в рай, не будет за неё весомых молитв от родной крови. Ибо — неродная.

«За веру, царя и отчество»… мой вопросец бьёт по каждому пункту этой триады.

Дуплетом из двустволки… доводилось. А вот триплетом… одним вопросом…

Теперь остаётся уберечься от «отдачи».

Сейчас он начнёт задавать вопросы по детализации: откуда знаешь? Кто ещё в курсе? Кто отец детей? Чем докажешь? Где, когда, с кем, сколько раз…?

Работаем на опережение:

— Голову мою срубить — дело нехитрое. А вот одну голову — четыре раза отсечь… За Володшу, за братство наше, за монгол, за… за это. Вряд ли. Ты ныне насмехался над моим даром пророческим. А на кубок мой глядючи — и сам прорекать начал. Дан этот дар нам обоим, брат. Просто у меня — сильнее. Ты Иезикииля вспоминал: «И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток…». И я — увидел. Руку… нет, не помню. Там был не свиток — просто листок.

Вот не вру! Правда, читал не с листа — с экрана. Что-то из душе-наставительных, морально-укрепительных русских средневековых текстов.

— Ну и что там?! На том листке? Как у Иезикииля — «плач, и стон, и горе»?!