Не сбавляй оборотов. Не гаси огней

Он примолк, поерзал на сиденье, а потом продолжил.

— Я считаю себя гордым человеком. Это гордость, основанная на достигнутых успехах, а не на высокомерных допущениях — по крайней мере, мне нравится так думать. Гордость — это мощное орудие и, по той же самой причине, опасная слабость. Я пытаюсь обуздать ее с помощью честности и скромности. Я не хвастаюсь. Не надуваю щеки. Не тычу всем под нос свои достижения. Я продаю. Вот уже пятьдесят девять лет, с того самого первого стакана лимонада, проданного в жаркий день в Свитуотере, я посвящаю свою жизнь искусству торговли. Я реализовал разных товаров на семь миллиардов долларов. Я заработал миллионы прибыли и комиссионных. Когда мне было девятнадцать, я за сутки распродал шестьдесят восемь подержанных машин с одной стоянки в Акроне, штат Огайо, — это по семь машин в час, то есть по одной каждые восемь с половиной минут — хотя справедливости ради замечу, что документы на продажу оформлял не я. Я сторговал пол грузовика пылесосов в Санта-Розе, штат Калифорния, всего за два дня. Мне еще не было тридцати, когда я поехал на Лабрадор и продал эскимосам морозильник. У них не было электричества, зато навалом льда, но я зорок и могу разглядеть потенциал даже в таких товарах, на которые все остальные только махали рукой: внутреннее пространство морозильника хорошо изолировано, как термос. В холодном климате там можно, скажем, хранить рыбу, и она не замерзнет, пока не включишь агрегат в сеть. А если в морозильнике просверлить дырки и установить вентиляцию, там можно устроить коптильню, чтобы предохранить продукты от порчи при помощи тепла — и это в устройстве, созданном, чтобы хранить продукты в холоде! Я продавал военной авиации двигатели для самолетов и закупал на эти деньги электрообогреватели, которые сбывал индейцам из амазонской сельвы. Они ценили красоту спиралей накаливания и использовали их в декоративных целях. Шнуры они тоже развешивали как украшения или связывали ими добычу вместо веревок. А из разобранных металлических корпусов делали массу всего, в том числе и наконечники для стрел.

С тридцати до пятидесяти я объездил весь мир, продавая все, что только можно себе представить: корицу на Цейлоне и чай в Китае. Я постоянно оттачивал свои способности и шлифовал принципы ремесла. Принципы эти, как выяснилось, были на удивление просты: слушай хорошенько и говори правду.

Он вдруг наклонился и вытащил из-под сиденья свой дипломат. Установив его между нами, он открыл замок и продемонстрировал содержимое. Чемоданчик был до отказа набит аккуратненькими пачками денег, причем самая мелкая купюра — двадцатка.

— Да тут у тебя приличная сумма! — присвистнул я. Видимо, надеялся потрясти его своей способностью замечать очевидное.

— Я уже давно перестал их считать, этим занимается мой бухгалтер. У меня нет ни жены, ни детей, ни дорого обходящихся привычек. Мне кажется, разумнее всего находить удовольствие в обыденном, хотя даже простые радости в моем случае омрачены ощущением, что я слишком себя балую. Я люблю анонимность мотелей, жизнь, когда ни к чему не успеваешь привязаться. Я ценю любую возможность отправиться в дорогу и пообщаться. Я все еще без ума от своей работы и от всего, что с ней связано: от каждого стука в дверь, от каждого лица, которое вижу за этой дверью, но помимо работы мне нужно очень мало, а хочется и того меньше. Так что деньги для меня почти не имеют смысла, даже как средство измерения успеха. Чтобы не изводиться мыслями о том, кому бы оставить свои капиталы, я пускаю их на покупку земель в разных трастовых земельных фондах. У меня есть причуда — хочу, чтобы эти земли так и остались невозделанными.

— Ты очень романтичен для торговца, — сказал я. Лежавшим в кейсе деньгам я верил, а вот биографии Лью — как-то не очень.

— Романтичен? — переспросил он. — Да нет, у меня другая вера — все, на что ты способен, возможно.

— Должно быть, у тебя сердце романтика и ум прагматика. А вот у меня, кажется, все наоборот. Это страшно меня бесит. А ты как справляешься?

— Вроде бы я уже говорил, — сухо отметил он, — что стараюсь не потакать своим слабостям.

— Я так не могу. Я весь — одна сплошная слабость.

— Ты еще молод, — пожал плечами Лью. — За это приходится расплачиваться.

— Знаешь, — сказал я, — похоже, ты и вправду величайший коммивояжер в мире. У меня ощущение, что так оно и есть. Понимаешь, о чем я? Я тебе верю.

— А, ну да, наверное. Но я про себя уж точно сказать того же не могу…

Я поначалу не врубился.

— Погоди, но у тебя же это написано на визитке?

— Это скорее не то, как я себя расцениваю, — чопорно промолвил Лью, — а звание, которое мне дали другие, а я его принял.

— Так значит, все-таки существует какое-то собрание судей, или комитет, или что-то еще в этом духе?

— Именно, что-то в этом духе.

Я был настолько доволен собой и собственной прозорливостью, что даже взбодрился.

— И кто же признал тебя лучшим в мире?

— Боги.

«Блин! — подумал я. — Мог бы сразу догадаться! И почему жизнь меня ничему не учит?!» А вслух промямлил только:

— Боги? Во множественном числе?

— Во множественном.