Об этом очень метко сказал русский поэт Батюшков: «Почему мы Кантемира читаем с удовольствием? Потому что он пишет о
Нам интересно самовыражение лишь истинного поэта, который не может не быть настоящим человеком и гражданином. Душа его подобна известному в химии «перенасыщенному раствору», любой погруженный в нее предмет покрывается великолепными кристаллами, превращаясь в чудо искусства. Тогда как даже золото самой добротной темы в мелководье пустой и пошлой душонки остается безжизненным и прозаичным, не превращаясь в поэзию…
Что может быть ничтожнее попавшей в глаз мошки? Однако по такому пустячному поводу Варужан создал одно из самых своих интересных стихотворений:
В основе духовной жизни нашего народа с самого начала его истории было преклонение перед светом — культ света, мудрости, благородства, добра…
«Радостный свет», «Светлое утро» — пели мы из века в век… «С добрым светом» (здравствуй), «Свет глазам твоим» (поздравляю), — говорим мы друг другу каждый день. «Отправляюсь к роднику света»… — продолжает эту проторенную народом вечную тропу Даниэл Варужан…
Однако дух тьмы вновь с неистовой яростью набросился на наш идущий к истокам света народ:
И Варужан, который был рожден для светлого и прекрасного, воспел свой «преданный веками, но избранный вечностью» народ, его раны и мужество, осудил новых палачей света и стал их жертвой тридцати лет от роду… Наделенный ярким воображением, он не мог представить себе лишь одного — что его, как и его собрата по перу Сиаманто, воспевавшего в стихах человека-бога, может убить в пустынном ущелье варвар с налитыми кровью глазами…
Тело Варужана, будь оно найдено, могло быть оплакано словами его стихов:
Сиаманто, старший собрат Варужана по перу, с детства видел лишь погромы, грабежи и притеснения и поневоле стал певцом ужасов и смерти.
Ему было шестнадцать лет, когда в 1895–1896 гг. началась армянская резня в Константинополе и провинциях.
Для юноши его возраста естественно было бы видеть в жизни лишь щедрые краски природы, весну, любовь, мечту… Однако Сиаманто вместо этого видел погромы и пожары и из всех существующих на свете цветов — лишь цвет крови…
Он, пришедший в мир для нежной сельской свирели, стал летописцем страдания и ужаса или, как он сам сказал о себе, «бледным юношей, отданным в зарок всесожжению»…
Если в течение веков армянские поэты в изгнании тосковали о доме, то для Сиаманто дома этого уже не существовало, он был разрушен, и пределом мечты поэта было — удостоиться в смертный час хоть горсти пепла с родного пепелища: