Не сердись, Иможен. Овернские влюбленные. Вы помните Пако?

В такие минуты Миралес, чтобы восстановить равновесие, еще больше пил и от страха становился агрессивнее обычного. Как только мир для него опять заволакивало туманом, Миралес подсознательно ожидал града ударов — коротких прямых, крюков и апперкотов. Эх, вот бы загнать эту Нину в угол и показать ей… А тут еще эта проклятая дымка заволакивает все вокруг… Хуан протер глаза, но сам знал, насколько это бесполезно… Дьявольский хоровод уже снова завертелся! И подумать только — все из-за того, что он так глупо открылся в седьмом раунде и пропустил апперкот, от которого, казалось, в башке вдруг зазвонили все колокола Сантандерского кафедрального собора. Миралес сидел на стуле, широко расставив ноги и немного нагнувшись. Сначала медленно закачалась его голова, потом туловище… направо-налево… Так порой какой-нибудь бык на пастбище, ошалев от жары и от мух, изливает раздражение в мерном покачивании, прежде чем в слепой ярости бросится бежать. Гомес, хорошо знавший отставного боксера, быстро почувствовал неладное. Воспользовавшись тем, что Виллар и Нина завели разговор вполголоса, он подсел к приятелю и тихонько хлопнул его по колену.

— Эй, Хуан, тебе плохо? — окликнул он Миралеса.

Тот поднял на андалусийца остекленевшие глаза. Голова так кружилась, что парень почти не различал лица Эстебана.

— Что, скоро мой выход? — пробормотал боксер.

Он все еще воображал, будто сейчас выйдет на ринг сразиться с тем злосчастным арагонцем, который задал ему такую жуткую трепку, положив конец дальнейшей карьере. Удар кулака остановил жизнь Миралеса на определенной минуте, и теперь, двадцать лет спустя, как только начинался приступ, больной мозг возвращал его к той давней схватке с поразительной точностью, невзирая на годы. Гомес, знавший историю приятеля, шепнул:

— Погоди еще… Отдохни… Я за тобой приду.

— Я не дам этому арагонцу продержаться больше пяти раундов!

— Не сомневаюсь… Расслабься, Хуан…

На Эстебана Гомеса производила сильное впечатление эта бесконечная схватка. Казалось, Миралес сражается с самим временем, пытаясь изменить то, что уже давно произошло. Оставив боксера во власти видений, он вернулся к остальным и тихонько сообщил о своем беспокойстве насчет состояния Хуана. Те, в свою очередь, стали издали наблюдать за Миралесом, и Нина, глядя на это безумное полуживотное, с пеной на губах раскачивающееся на стуле, не могла сдержать дрожь.

— Он просто ужасен! — с отвращением выдохнула молодая женщина.

— Возможно, но лучше не говорить парню об этом в лицо, как вы это только что сделали, сеньорита… Ваши слова и спровоцировали приступ.

Нина, не любившая андалусийца, поглядела на него свысока и не упустила случая одернуть:

— Когда мне понадобится урок, Гомес, я вас позову!

Эстебан стиснул зубы. Попробовала бы только женщина так разговаривать с мужчиной в его краях! У нее мигом отшибли бы подобное желание! Но эти каталонцы готовы терпеть что угодно… Виллар, понимая, что творится в душе андалусийца, почел за благо вмешаться.

— Он прав, Нина. Тебе не следует вмешиваться в дела Миралеса. Занимайся своими песнями, а в остальном оставь нас в покое!

— Прекрасно, Игнасио! Раз ты всегда встаешь на сторону своих бандитов, я возвращаюсь домой! Спокойной ночи!

Виллар пришел в бешенство. Он не мог допустить, чтобы с ним так разговаривали в присутствии подчиненных, и в ярости вскочил.

— Нина, изволь немедленно…

Но за певицей уже захлопнулась дверь, и продолжать не имело смысла. Дабы «спасти лицо», дон Игнасио принужденно рассмеялся, но напускная веселость не обманула Гомеса, и тот начал всерьез раздумывать, долго ли еще стареющий Виллар сумеет держаться на должной высоте, обеспечивая безопасность им всем…

Гомес вытащил Хуана из бара, где тот накачивался коньяком в надежде прояснить мозги, и повел домой. Проницательный и тонкий андалусиец проникся странной привязанностью к грубому верзиле, почти лишенному мозговых извилин.

— Ты надрался, Хуан…

— Я не надрался… просто очень плохо вижу… голова кружится… все вокруг вертится… понимаешь?

— Я провожу тебя до дому.

— Если я не появлюсь на ринге, меня дисквалифицируют и не заплатят денег!

Опьянение вкупе с навязчивыми видениями прошлого создавало новый, нереальный мир. И Эстебана Гомеса, унаследовавшего от далеких арабских предков почтительный страх перед безумием, завораживало это смещение времен. Понимая, что его приятель сейчас целиком во власти призраков и урезонивать его бесполезно, а отчасти и потому, что сам он испытывал некоторое удовольствие, хоть ненадолго отрешаясь от действительности, Гомес поддержал игру.

— Ты лишь малость отдохнешь.

— По-твоему, я не опознаю?

— Да нет же! Иначе разве я стал бы тебя задерживать?

Успокоенный, Миралес двинулся вперед широким, нетвердым шагом лунатика.