Не сердись, Иможен. Овернские влюбленные. Вы помните Пако?

Они спустились по рамбла лос Капучинос и свернули налево, на калле де Эскудельера. Бывший боксер говорил без умолку. Следя, чтобы у приятеля не заплетались ноги (ему бы ни за что не поднять Миралеса, если бы тот вдруг упал!), Гомес слушал бредни, не имевшие ничего общего с реальностью. В конце концов, возможно, эти приступы — единственные мгновения, когда Миралес по-настоящему счастлив. Ведь они перечеркивали все неудачи, и Хуан получал возможность начать сначала. Гомес почти завидовал приятелю. Начать сначала!.. Будь это только возможно! Эстебан остался бы в гвадалквивирском хозяйстве и теперь уже наверняка стал управляющим. Но в двадцать лет гражданская война оторвала его от мирных радостей родной Андалусии, и Эстебан вообразил, будто перед ним открыт весь мир. Понадобилось несколько лет, прежде чем Гомес понял всю обманчивость миража, в который имел глупость поверить. Не желая работать за гроши, Гомес познал нищету и, когда его подобрал дон Игнасио, почти умирал с голоду. Нет, сначала ничего не начнешь…

Потом они свернули направо и вышли на калле Нуева де Сан-Франсиско, откуда вытекает крохотная улочка Буль. Там-то и жил Миралес. Гомес устал — Хуан наваливался на него всей тяжестью. Наконец он втащил приятеля в комнату и толкнул на кровать.

— Так… Отоспись хорошенько, Хуан… А когда проснешься, снова будешь в полном порядке.

— Скажи, Эстебан, по-твоему, я поколочу этого арагонца?

— Спрашиваешь! Одной рукой!

— Вот и я так думаю… А уж потом заживем, увидишь, Гомес! Эх, заживем!

— Договорились, amigo[33], спи!..

Андалусиец на цыпочках вышел из комнаты. Выходя, он как будто заметил тень, метнувшуюся за угол дома, но не придал этому особого значения. Наверняка какой-нибудь нищий ищет пристанища на остаток ночи… Однако, будучи человеком осторожным и предусмотрительным, Гомес на всякий случай вытащил нож и, выпустив лезвие, снова сунул в карман.

Не прошло и десяти минут после ухода Гомеса, как Хуан свалился с постели. Боксеру казалось, будто, не сумев увернуться от страшного удара арагонца, он рухнул на ринг. Миралес вскочил, пока арбитр не закончил счет, и в полном обалдении огляделся. Почему здесь так тихо и сумрачно? Так, значит, он не на ринге? Но где же тогда? Ведь не умер же он, по крайней мере? Все нутро Миралеса сжалось от дикого страха.

— Гомес! — крикнул он.

И в тот же миг дверь тихонько отворилась.

— Это ты, Гомес? — спросил Хуан.

Андалусиец, не отвечая, приближался к Миралесу.

— Мне страшно, Эстебан…

Почему друг не желает с ним говорить? Да еще эта темнота, из-за которой не видно ни зги… Выскользнувшая из-за облака луна заглянула в комнату и высветила приближающийся силуэт. Хуану показалось, что ночной гость меньше и тоньше, чем Эстебан. Бывший боксер так обалдел от удивления, что даже не подумал двинуться с места. Все равно это Эстебан! Никто другой не мог сюда прийти! Эстебан, его друг… Но почему он не говорит ни слова? Гость подошел совсем близко, прежде чем Миралес успел понять, что происходит. Однако он все же еще раз позвал друга:

— Эстебан…

Дикая боль, пронзившая все тело, сначала напомнила ему запрещенный удар во время боя в Орвьедо, после которого его противника лишили права выступать. Но удивление мешало ему думать о боли и сравнивать ощущения. Почему Гомес его ударил? Такой друг! Гость уже выскользнул из комнаты, а Миралес все еще стоял, покачиваясь, и пытался понять, что случилось. Потом боль заслонила собой все остальное. Хуан опустился на колени. Мозг еще сопротивлялся, по-прежнему во власти старых наваждений. Это был запрещенный удар! Лишь бы только арбитр заметил! Падая, Миралес попытался привлечь внимание судей:

— Es un golpe…[34]

И, не договорив, парень рухнул как подкошенный, словно бык на бойне под ударом колотушки мясника, и долго, страшно кричал — полыхающая в животе боль причиняла невыносимые страдания.

Глава VII

— En nombre de la ley! Abra![35]

Эстебан спросонок подскочил на кровати. Сквозь сон он плохо понял, что кричат там, за дверью, но когда она задрожала под мощными ударами кулака, последние обрывки сновидений рассеялись.

— Gomes! Sabemos este agui! En nombre de la ley, abra![36]

Андалусиец помнил, что однажды утром его точно таким образом уже будила полиция, и это обернулось для него несколькими годами тюрьмы.

— Un momento![37] — крикнул Эстебан.