Не сказка о птице в неволе (СИ)

========== 01 ==========

Комментарий к 01

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

Кто бы мог подумать, что чужие вопли могут быть приятны для моих ушей? Антониус был прав: при правильном подходе любого человека можно превратить в животное, для которого существует только один инстинкт – выживание.

При всем желании я не мог бы сказать, сколько дней нахожусь в своей темнице. Минуты, часы, дни, недели – все давно слилось в болезненную бесконечность, прерываемую лишь кратковременными передышками, когда моему телу позволяют восстановить силы.

Я в аду. Я в тюрьме, где даже стены давно оглохли от нечеловеческих криков тех, кому не суждено выбраться отсюда.

Шесть камер, расположенных по кругу. Шесть клеток, в которых нам суждено мучительно умирать, стеная и задыхаясь в луже своей крови. В охране несколько человек, и все они - озабоченные садисты, которых заводит причинять людям боль. Главный над всеми – Антониус, высокий жилистый мужчина с почти благородной внешностью; сразу и не скажешь, насколько прогнила его душа.

Это он когда-то первым придумал воплощать с заключенными свои самые больные фантазии, а остальные с воодушевлением подхватили эту идею. После первой же недели «под присмотром» Антониуса я, корчась от боли сломанных ребер, назвал его Люцифером и не ошибся – где ад, там и все его приспешники. Рвут, травят, ломают.

Морщусь, когда секундную случайную тишину разрывает новый вопль Джоанны Мэйсон: ее клетка через одну от моей, и, если прижаться к толстому стеклу, ограничивающему камеру, то можно увидеть край ее темницы. Мы – подопытные крысы, брошенные на растерзание душевнобольным охранникам.

Я бы и рад заткнуть уши, чтобы отгородиться от ее криков, только это не слишком помогает. Стенания и плач – излюбленные звуки на вкус нашей охраны, и они щедро делятся ими с теми, кто ждет своей очереди на расправу. У Люцифера железное правило – «часы всегда показывают полночь»: пытки движутся только по часовой стрелке от первой камеры, в которой заточили рыжеволосую Победительницу из Четвертого, и по кругу ко мне – последнему и любимому «мясу» Антониуса.

Вынужден признать, что Джоанна самая стойкая из нас: несмотря на всю боль, она не молит о пощаде, а раз за разом сыпет проклятиями на головы мучителей. К сожалению, они смешиваются с ее беспомощными вскриками, со стонами оргазмов охранников и ударами плетей об ее поруганное тело.

Вероятно, было бы лучше, если бы Джоанна плакала, как Энни – вот кто никогда не сопротивляется. Покорно принимая все, что ей уготовано, Креста похожа на безумную куклу, которая давно отрешилась от бренного мира. Антониусу не нравится покорность, ему подавай погорячей, и именно поэтому чокнутую девушку обычно избивают и уходят, а Джоанне приходится еще и выносить домогательства со стороны мужчин.

– Что б ты сдох, сука! – не сдается измученная Джоанна, а я различаю поворот ключа в замке ее камеры.

Невольно сжимаюсь всем телом, а изнутри, из затравленной души, поднимается волна противной дрожи.

Животный страх.

Я отлично знаю, что камера между мной и Джоанной пустует: прошлый жилец не выдержал пыток и на днях преставился. Для меня это означает только одно – я следующий.

Антониус выходит в центр круга, на обозримое всеми пленниками пространство, и, заправляя рубаху в штаны, поворачивается ко мне, плотоядно улыбаясь:

– Радуйся, Мелларк. Сегодня эта сучка отработала за вас двоих, тебя я трахать не буду, отдыхай.

Остатки былой гордости требуют послать его к черту, но сильно обострившийся в камерах инстинкт самосохранения не дает словам сорваться с губ: сглотнув слюну, которая мешает дышать, я благодарно киваю.

На самом деле к сексуальным контактам Антониус принуждает только женщин, меня и еще одного парня, имени которого я не знаю, он не трогает. Иногда я даже удивляюсь, почему: мы все для него не люди, а лишь куски живой плоти. Тела, ломая которые, он получает удовлетворение.

Отворачиваюсь к стене, прикрывая глаза, и думаю о том, что надо поспать. Тишина вокруг слишком редкая штука, а спать под оглушительные вопли просто невозможно. Однако Антониус еще не ушел: он гремит чем-то металлическим, и я снова смотрю в его сторону. Там, где он стоит, находится нечто вроде склада инструментов для пыток: несколько столов и металлических стеллажей, заваленных щипцами, шприцами, ножами, тисками… Перечислять можно до бесконечности, но от этого только хуже. С большинства орудий даже не смыта кровь предыдущих жертв, они валяются на всеобщем обозрении, безмолвно напоминая о своей опасности.

В руках у Люцифера кандалы – четыре крупных обруча с колечком на каждом. Эти штуки смыкают на руках и ногах заключенных и закрепляют на цепи, которая есть в каждой камере. Человек оказывается на привязи, почти без движения, скованный и беспомощный.

Удостоверившись, что я наблюдаю за ним, Антониус произносит:

– А ведь сегодня у нас с тобой юбилей, Мелларк.

Я напрягаюсь, не решаясь даже предположить, что это может быть за праздник и как мы его отметим.

– Ты гниешь в этой камере уже два месяца, а до сих пор жив…