Не совсем мой, не совсем твоя

– Ладно, ладно, – сказал он, чувствуя зверскую усталость. – Сейчас попробую позвонить.

От обезболивающего он отказался, поскольку мечтал о рюмке коньяка. Так, ну и кто же у нас в полпервого ночи будет работать извозчиком и сестрой милосердия?

И тут все встало на свои места. Он набрал номер, услышал знакомый голос…

– Здорово, старина. Спишь?

– Нет.

– Один?

– Да.

– Можешь забрать меня из травмпункта? Я здесь с машиной.

Короткая пауза. Похоже, прикуривал сигарету.

– Куда ехать?

– Протопоповский переулок, дом 19.

– Травмпункт?

– Да. Там увидишь.

– О’кей, – сказал Старый Хэнк. – Оставайся на месте, брат. Буду минут через двадцать.

Он подъехал через полчаса. К этому времени Ник уже успел немного прийти в себя и даже начал жалеть о том, что зря побеспокоил человека среди ночи. Видя это и опасаясь, что он отзовет аварийно-спасательную экспедицию, оба хирурга и рентгенолог принялись дружно стращать его возможными приступами недомогания вплоть до обморока. А если за рулем? А если на скорости?

Наконец в длинном пустом коридоре послышались неторопливые шаги, дверь отворилась и высокого роста человек в черном длиннополом плаще переступил порог и тихим вкрадчивым голосом – голосом злого волшебника из сказки – сообщил всем присутствующим, что он прибыл за своим другом господином Верещагиным.

Его появление, как всегда, вызвало легкий переполох. Молоденькая девушка из регистратуры и дама бальзаковского возраста из рентгенкабинета прямо-таки остолбенели при виде такого шикарного мужчины. Осанка, походка, взгляд… Старина Хэнк и правда был элегантен до безобразия. Ну просто Кларк Гейбл в лучшие годы. Та самая зловещая элегантность, которая в сочетании с некоторой долей развязности придает человеку совершенно неповторимый шарм. «Этому нельзя научиться, – помнится, говорила одна из его подруг, которую в итоге он подло бросил, – это в крови».

Ник встал, чтобы пожать протянутую руку. Его качнуло. Издав невнятный возглас изумления, Хэнк придержал его за плечо.

– Извини, – сказал Ник, глядя ему в глаза. – Так получилось.

– Ладно, чувак, – проворчал образец элегантности. – Пора выдвигаться.

Полулежа на низкой кушетке, для удобства подсунув под спину подушку, а на ноги накинув шотландский клетчатый плед, Ник наблюдает за Хэнком, колдующим над парой высоких прозрачных стаканов, которые мерцают на зеркальном столике в неровном свете горящих в канделябре свечей.

– Запоминай движения, – бормочет долговязый магистр, слишком занятый, чтобы отбросить со лба темные, слегка вьющиеся пряди волос. – На ложечку кладешь кусочек сахара… сахар обязательно кусковой… и потихонечку начинаешь поливать его абсентом… таким вот образом…

Через прорези в плоских серебряных ложечках в стаканы стекает ярко-зеленый нектар. Ядовитая зелень, зелень субтропиков. Длинные смуглые пальцы ловко манипулируют бутылкой.

В машине Хэнк задал один всего вопрос: «Те же мудаки, что в прошлый раз?» И Ник с предельной откровенностью поведал ему о событиях последних недель. Сочинять на ходу небылицы было слишком гадко, отмалчиваться – того хуже. Учитывая, что чувак примчался через весь город по первому зову…

Хэнк слушал молча, с отрешенным видом. О том, что он все-таки слушает, свидетельствовали только слабые подергивания углов его рта. Тик, возникающий в минуты крайнего душевного напряжения. Мимо проносились горящие вдоль тротуаров фонари, моргающие круглыми глазами светофоры, залитые ярким светом витрины опустевших магазинов… огни большого города.

В какой-то момент Ник просто выдохся и умолк. Можно было еще много чего рассказать, но какой смысл?

– Адрес, телефон, – пробормотал Хэнк. – Если захочет, она это узнает.

– Но не от меня.

Он был уверен, что уж теперь-то Хэнк позволит себе какое-нибудь едкое замечание или тяжеловесную шуточку, отвечать на которые не было ни желания, ни сил, но тот лишь кивнул с понимающей усмешкой и не добавил больше ни слова.

С бессмысленной улыбкой Ник смотрит на омывающие стенки стаканов зеленые струи, потом переводит взгляд на свою забинтованную руку. Она все еще напоминает о себе резкой, дергающей болью в области запястья, но это уже не та боль и не то затмение, что нашло на него в подъезде Илониного дома, из-за чего по дороге от Сухаревской площади до Протопоповского переулка (ровно пятнадцать минут езды) руль плясал у него в руках, а светофоры показывали не по одному, а по три зеленых либо красных глаза одновременно.

– …а чтобы хорошо горело, абсент должен быть крепким, градусов под семьдесят.

Жестом фокусника Хэнк извлекает из кармана зажигалку. Щелчок – и кусочки сахара объяты языками пламени, которые лижут, и лижут, и лижут их, превращая в тягучий золотистый сироп, по капле стекающий туда же, в стаканы.

Хэнк ухмыляется во весь рот. Сахар роняет в стаканы золотые слезы. Это уже не первая доза, так что в гостиной царит атмосфера доверия и взаимопонимания.

– …но пошлая привычка закусывать портит все удовольствие. – Под действием чар Хэнк расслабился и начал произносить целые монологи. – Скажи честно, пришло бы тебе в голову закусывать… ну, к примеру, «Petrus» урожая 1990 года?