Не страшись урагана любви

Бонхэм сжал большими ладонями руль и мягко повернул старую машину на дорогу в горы, так мягко, что пассажиры почти не заметили поворота. От огорчения челюсти сжались.

Дело в том, думал он, что теперь Грант стал загадкой. Неизвестная величина. Ясно, что как раз сейчас, ныряя и отдыхая на Ямайке, Грант выбрал этот момент для принятия главных политических решений в своей личной жизни. Бонхэм вполне верил, что он смог бы управиться со старой сумасшедшей потаскухой, а она такой и была. Но эта новая девушка — это нечто новое.

Что, черт подери, за вшивое место для принятия таких решений! На отдыхе!

Несмотря на ее глупые, придурочные интриги, он сумел справиться со старухой. Неважно, что она могла сказать в ту или иную минуту, но она, главное, хотела, чтобы Грант вернулся. Все, что с ней нужно было делать, — это льстить и льстить. Но новая — это «с'всем др'гая чашка чая», как сказали бы его английские приятели. Она, как медведица с медвежатами, когда что-то грозит ее мужчине или подумал он, деньгам ее мужчины.

У Бонхэма не было угрызений совести в связи с Грантом и его деньгами. Парень пришел к нему учиться нырять. Он даже не выглядел настоящим парнем. Правда, что Грант был сообразительным, хорошим учеником. Но он учил его так же хорошо, быстро, безопасно и, возможно, насколько возможно дешево, как любой преподаватель учил бы другого. Возможно, очень дешево. Девушка этого не знала. Ей нужно узнать других профессионалов, он это понимал.

Но помимо этого, Бонхэм просто не любил таких женщин. Во-первых, слишком требовательные. Она просто не выпускает Гранта из поля зрения. Во-вторых, слишком красивая. У таких красивых женщин не бывает характера. Они всегда считают, что все им принесут на серебряном блюдечке. Расхаживают и так гордо выставляют свои сиськи и великолепную задницу, как будто они считают, что все мужчины при их виде падут на колени и поклонятся их волосатому алтарю. Это бесило его до чертиков. У мужчин, хоть иногда, есть и другие дела.

Ему не нравилась и ее речь, и то, как она посмеивается над мужчинами в ее жизни. Он не возражал, когда мужчины ругаются, раз им так хочется. Единственная причина, по которой сам он не употреблял слово «е...», — это то, что ему не нравилось, как оно вылетает из его рта. Но женщины, все время произносящие это слово и другую брань, как мужчины, женщины, рассказывающие о своей сексуальной жизни, будто они хотят быть парнями, на самом деле выглядят шлюхами, а не леди, неважно, шлюхи они на самом деле или нет. Обычно, так оно и есть. Он бы не удивился, если бы эта оказалась лесбиянкой в какой-то момент своей напряженной жизни. После гомосексуалистов, которые вызывали у него полное отвращение, Бонхэм ненавидел лесбиянок, целующих друг другу муфточки и всякое такое. Все это он знал; нужно быть умным и посмеиваться над этим, но он не мог. Бонхэм непроизвольно глянул на жену, как если бы она могла прочитать его мысли.

Живя в среднем Джерси и часто наезжая со своим стариком по юридическим делам в Нью-Йорк, Балтимору и Вашингтон, Бонхэм в свое время повидал много таких городских шлюх, когда готовился к учебе в Монт-Клэр, достаточно, чтобы хорошо их узнать. Как мужчина вообще мог жениться на такой — это было вне его понимания. И как мог Грант жениться на этой, постичь нельзя было. Но он мог кишками поклясться, что Грант собирается это сделать. И их возможная дружба автоматически исчезнет.

Они просто не могут оставить тебя в покое. Ни одна из них не может вынести, когда двое мужчин остаются одни, когда они нравятся друг другу, счастливы и веселы.

Когда одна из таких умниц, городских шлюх намекнула, что хотела бы, чтобы он поцеловал ей муфточку, он оделся, ушел и больше не возвращался. И так было всегда.

Ах, Иисусе! Все идет к чертям. Шансов сейчас получить деньги у Гранта не больше, чем у репы выдавить кровь. Он хотел выколотить бабки у Орлоффски, самое меньшее — две тысячи. Ну, Орлоффски это заслужил. Точно. Больше того. Винить он должен только себя самого.

И при этом возбуждении, при такой массетревог в сознании Бонхэма неожиданно всплыла умиротворяющая картинка. Сине-зеленый подводный мир у глубокого рифа все приближается, он слышит таинственную песнь регулятора в абсолютной тишине. Один. Один и в безопасности. Поскольку безопасность — это действие. Думать и думать, а тебя калечат, разрушают. Все в мире кусают тебя своими проклятыми индивидуальностями или проблемами, хотят подцепить твою жену, и хрен с вашими проклятыми жалобами. Жалобами ни на что. Ну, он знал, что сделает. Завтра он пойдет к знакомой акульей дыре у глубокого рифа и сам убьет проклятую акулу. Он возьмет катер, и сам (не считая Али) выйдет из гавани, пойдет на запад, к глубокому рифу, и все будет там, и все будет его.

Он исподтишка глянул на Летту. Она, кажется, всегда предчувствовала, что он собирается на охоту за акулами. Теперь он уже давно не говорил ей, куда и когда он едет. Но она всегда, кажется, знала и всегда поднимала скандал.