Не страшись урагана любви

Бонхэм почти так же бешено неистовствовал, как и акулы. Ненависть, кажется, выплескивалась изо всех пор, он покрылся гусиной кожей. Дьявольские твари! Дьявольские, ужасные бесполезные твари! Трусы! Мусорщики! Трусливые ночные хищники! Каннибалы! Он понимал, что это всего лишь безмозглые, инстинктивные животные, но это неважно. Вот ваша жизнь! Смотрите! Вот какова жизнь на этой планете, смотрите, вы, проповедники, вы, поддакиватели! Смотрите! И вы думаете, что человечество иное? Ха! Оно хуже, говорю я вам! Или, по меньшей мере, такое же. Трепеща от экстатической ненависти, возбуждения и бешенства, Бонхэм отпустил борт и поплыл к бьющейся рыбе. Он знал, что это глупо, но плевать. Господи, как же он их ненавидел. Их и все, за что они сражались на этой земле.

Под ним безмозглые рыбы ели. От большой голубой теперь оставалась груда мяса, костей и хрящей. Только стрела в спине удерживала этот мертвый каркас на плаву. Над ними Бонхэм гипервентилировал легкие, глубоко вздохнул и нырнул к ним на глубину пятьдесят футов, держа перед собой гавайское ружье со стрелой без линя. Эти трое настолько обезумели, что даже не заметили его. Но он не стал слишком приближаться. Остановившись в двенадцати футах над ними, что означало, что стрела была в семи с половиной футах от акулы, он выстрелил прямо в голову мако, затем развернулся и понесся к поверхности, глядя на акул между ногами. Мако вздрогнула, как от электрического тока, затем бешено поплыла по кругу. Через несколько секунд оставшиеся две вцепились в нее. И повторилось то, что уже было. Бонхэм у катера быстро дышал, теряя безрассудность, и смотрел на происходящее. Поскольку мако не была привязана линем к поплавку, как голубая, ее медленно относило течением, а две акулы бросались и бросались на нее. На границе видимости Бонхэм заметил, как к пиршеству присоединилась тень еще одной акулы. А потом все исчезло из вида.

Истощенный, эмоционально иссушенный, он забрался в катер, и они начали выбирать бразильский ремень со стрелой.

— Одну взяли, босс?

— Да. Да. Да, взял одну. — Не мог же он рассказать об остальном.

— Вы сумасшедший. Настоящий сумасшедший. Знаете это?

Бонхэм достал бутылку джина. Что бы он сказал, если бы он узнал о второй? Он выпил. Правда, не стоило это делать. Ну, он потерял стрелу, вот и все, и он это знал заранее. Но все равно вторую не следовало трогать. Настоящая глупость. И все же он был счастлив, что сделал это.

Уже в машине, вновь и вновь раздумывая об этом и припоминая приятные мельчайшие детали, Бонхэм все равно был счастлив. Из всех случаев, когда он убивал акул, впервые он спровоцировал (да и просто впервые видел) стайное питание. Верно, эта ситуация достаточно часто встречается. Но акулы гораздо более осторожные и трусливые создания, чем принято думать. Господи, ему хотелось громко расхохотаться, когда всплывал образ бешено бьющейся мако, а остальные две развернулись и пошли за ней. Клянусь, она удивилась, что это за чертовщина ее поразила. Неожиданно он осознал, что на него смотрит жена.

Он оглянулся и улыбнулся.

— Почти доехали.

— Это настолько плохо? — тихо спросила Летта.

— Что — это? — сказал он.

— Я сказала, это плохо? Камера и Грант? Все это?

— Не понимаю, о чем ты, — угрюмо ответил он.

— Глаза у тебя сверкают, любимый, — сказала Летта.

— Ну, ладно, — сказал он. — Кончай.

— О'кей, — ответила Летта. Ее бесстрастное лицо повернулось к окну.

Она знала, черт подери. Как она сумела? Черт возьми. Впереди показался город. Над грязными пыльными улицами на вершинах световых конусов пыли висели уличные фонари. Потом их грязная маленькая улица со всеми этими домиками с крышами из рифленой жести. Их дом был ярко освещен. Могла она рассказать этой Лаки об этих их личных проблемах? Когда они столько просидели вдвоем? Он припомнил, какое смешное ощущение было у него в «Нептуне» из-за Лаки и Гранта. Ну их всех на хрен! Они ничего не знают. Ни о чем. Ну и что, если сказала? Бонхэм сжал челюсти и нахмурился, как туча, и грозовое облако пробежало по лицу. Ни хрена они не понимают в настоящих леди. Главное сейчас — избавиться от Орлоффски и услать его на север, а тогда он сам сможет отправиться в Кингстон.

Дома, когда они все обыскали и не нашли камеру, они слегка выпили, и он предложил Дугу свою машину добраться домой.

— Ну, спасибо, Эл, — сказал Дуг. — Я... э... о'кей, возьму.

— Я бы хотел, чтобы ты вернул ее в пол-одиннадцатого — в одиннадцать, — сказал Бонхэм. — Я уеду. А может, лучше я тебя отвезу?

— Может, так и лучше, — ответил Дуг. — Я, наверное, не встану так рано.

По дороге они молчали, но у больших железных ворот виллы он сказал, что ему жаль, что камера потеряна.

— Я считаю, что Орлоффски прав, ее украли проклятые носильщики.

— Я тоже так считаю, — ответил Дуг. — Да это чепуха, правда.

— Ты теперь что будешь делать? Без Гранта и его девушки? — спросил Бонхэм.