Не страшись урагана любви

У Лаки было ощущение, что ей дали пощечину, щека даже заболела, а голова опустела. Как будто ее со всех сторон окружила глыба горячего, пылающего льда. Она сказала:

— Ты чертовски неплохо знал, что почти точно встретишь здесь Жака, когда ехал сюда. И насколько я понимаю, ты, наверное, до конца жизни встретишь много других. Так что лучше привыкнуть, — холодно сказала она. — Что я, по-твоему, должна была делать, даже не здороваться с ним?

Ее муж ухмыльнулся. «Конечно, — сказал он. — Почему бы и нет? — Потом он рассмеялся. — Я хочу, чтобы ты дала список всех мужчин, которых трахала. Завтра же. Это приказ, — он хихикнул. — Тогда я буду знать, кому не подавать руки. Господи, может, тут их целая дюжина околачивается».

— Ты никогда его от меняне получишь, сучий сын, — услышала Лаки свой холодный голос.

— А, заткнись и ложись спать. Оставь меня в покое, — и он вытянулся на постели и натянул на себя простыню. Напряженно, как человек, шагающий среди куриных яиц, она обошла его, подошла к своей половине сдвинутых вместе двойных кроватей и легла, напряженный, замороженный камень.

— Дерьмо, как будто я женился на проклятой шлюхе, — сказал приглушенный подушкой незнакомый голос. — Именем Бога.

— Денег я не брала, — холодно ответила она. Она услышала, как он зашевелился, и быстро добавила: — кроме Рауля, и ты знаешь, что он хотел жениться на мне.

— А, заткнись и оставь меня в покое.

— С удовольствием, — ответила Лаки. Она никогда не чувствовала себя настолько замороженной. Он сознательно бил в самое чувствительное место. Сознательно. Или нет? Она лежала и думала, что она может ему сделать. Когда она, наконец, засыпала, то насколько она помнила, думала о том, что это их первая настоящая ссора. Насколько она понимала, ссора могла быть и последней.

Он проснулся в четыре тридцать. Он еще спал, но стонал и скрежетал зубами. Он был суров. Лицо покрылось потом, кулаки сжимались и разжимались, ноги подергивались и дрожали.

— Рон! — сказала она. — Рон! — и коснулась его плеча. Он с диким взглядом вскочил.

— Что такое? В чем дело? — говорила она.

— О, снова этот кошмар, — через секунду сказал он приглушенным голосом.

— С рыбой?

— Да.

— Я думаю, ты сумасшедший, — прошептала она. Рон не ответил. — Но сегодня ты не испугался, так?

— Нет. Нет, — признался он. — Сегодня я не испугался.

— Что же тебя тогда тяготит?

— Думаю, потому что я сейчас боюсь, — сказал он. Через секунду он лег, а потом, повернувшись к ней, слегка прикоснулся к ее плечу. Через мгновение она накрыла его ладонь своей. А вскоре они занялись любовью, а потом лежали, прижавшись друг к другу в темноте.

25

Следующее утро было серым и сырым, погода испортилась. Ветер стал юго-юго-восточным. С холодной веранды Гранд Отеля Краунт, выходящей на юг, видны были облака — тяжелые, почти без просветов, из которых временами по всей их длине падали косые синие полосы дождя, они протянулись по всему небу, до самого горизонта на юг и на восток. Если ветер посвежеет — а так оно и было — Джим Гройнтон еще в восемь утра подумал об этом и перегнал катамаран на стоянку и решил не выходить сегодня. Когда Гранты спустились завтракать на крытую террасу в десять тридцать, красно-белые скатерти уже полоскались на ветру, который загнал внутрь менее отважных, например, Бредфорда Хита, а Гройнтон со своей лодкой уже исчез.

В одиннадцать пошел дождь. Вскоре в чужой машине появился Бонхэм. Он не собирался откладывать посещение шхуны на другой день, получше и посолнечнее, так что, быстро набившись в машину Бонхэма и машину отеля, которую Рене одолжил Гранту, большая, уже слегка промокшая компания уехала. Кажется, ни у кого не хватило мужества сказать Бонхэму, что они не хотят ехать.

По-своему (поскольку плавания не было) это был хороший день для посещения гордости и радости Бонхэма. Но во всех остальных отношениях. Впрочем, Бонхэма это не тревожило.