(не)свобода

Алиса вышла следом – и… И увидела, как побледневший подсудимый мешком лежал у стены и напоминал камень, буквально камень, с недвигающимися глазами, и Алисе стало страшно, так страшно, что она закричала, и уже не помнила, что́ именно кричала, и, кажется, еще были слёзы, потому что кто-то предложил ей салфетку, а она махала рукой и кричала, а потом, когда появились камеры, когда кто-то забегал, кто-то вызванивал «Скорую», – она вдруг споткнулась глазами об Андрея – и сразу упала на него объятиями, словно и не было этих лет недомолвок и бесплодных скроллов инстаграма, и Андрей обнимал ее, и смущенно гладил по спине, пытаясь успокоить.

Марина

Это ее же рук дело, да? Ее.

Чьих же еще.

«Это убийство», – вот это красное словцо, молодец Матвеев, ай, молодец, хорошо для журналистов сработал, но вот он лежит, сцепив руки у сердца, и его трясет, рядом на корточках сидит Муравицкая и орет в телефон. И вот она стоит и смотрит, как трясет Матвеева, как дергаются складки его лица, на руках вздулись жилы, и знаешь, что, Марина, знаешь, что? Это и твоих рук дело, это ты сейчас продлила ему арест, а не кто-то другой. Вот как-то так и получается, что еще вчера ты отстирываешь кровь с мужниной сорочки – а сегодня у тебя подсудимый корчится на скамейке, и судейские-то тебя поймут, конечно, они и не такое видали, наверное. Та же прокурор Грызлова наверняка ввернула бы что-нибудь вроде: «Ну инфаркт, ну и что? Главное, чтоб на заседании не помер, а то позориться же перед людьми». Но судейские ничего не скажут – а вот что тебе скажет совесть?

Сбоку подбегают приставы и – что они делают, что они делают, куда они его собираются нести?!

– Стоять!

– Но Марина Дмитриевна, подсудимый же…

– Стоять, я сказала! На месте!

Вот-вот из рук выпадет папка. Кружится голова. Кто-то рыдает – наверное, Аня. Перед глазами всё плывет.

– Марина Дмитриевна, нам этапировать его надо, опаздываем.

– Марина Дмитриевна, а че он всё еще лежит?

– Марина Дмитриевна, а чего ждем-то?

– «Скорую», сборище одаренных, «скорую», – скрежещет зубами Марина.

– Но скорая уже здесь.

Появляется доктор. Марина пьет воду из полупустой бутылки, которую ей одолжил один из журналистов. Интересно, что на это всё сказал бы Константиныч. Или Дима. Дима бы побеспокоился для начала о ее здоровье, а потом опять нашел бы повод к ней подкатить. Константиныч? Скабрезно бы пошутил.

Марину окружают мрази.

– Инфаркт, – говорит доктор сквозь пленку в Марининых ушах. – Надо срочно в больницу.

– А че, его в «Скорой» не подлатают?

– Вы в своем уме, уважаемый? Тут нужна реанимация, и срочно.

– У нас указание доставить подсудимого в изолятор, – продолжает упираться пристав.

– Вы хотите, чтобы у вас в автозаке человек умер? Чтобы вас уволили нахер?

– Хоть раз подумайте о чем-нибудь, кроме ваших блядских инструкций! – орет Марина.

– Да забирайте пациента своего куда хотите, – пристав вздыхает и уходит дальше по коридору. Медбратья раскладывают носилки.

…Марина стоит у распахнутого окна и дышит. Воздух чересчур свежий. Это ебаное холодное лето никогда не закончится, да?

Пристав в бронежилете стоит, раскачиваясь с пятки на носок, и смотрит, как «Скорая» увозит подсудимого.

Интересно, как пристав реагирует, когда у его дочери температура тридцать восемь.

Интересно, сколько денег он подарил детям коллеги на свадьбу.

Интересно, сколько раз в год его жена приносит в травмпункт синяки со словами «у холодильника дверца распахнулась, ударилась лицом».

Интересно, сколько стоит приобрести или смастерить прибор отключения совести. Интересно, доставляют ли их к месту службы приставов уже собранными.

Интересно, дотянет ли Марина домой, не отрубившись.

Интересно, остались ли еще таблетки.

Остались. Не отрубится.

Пока Марина едет домой, она думает о словах Димы. О том, как его избивали папкой. «Власть господствующего класса». Ее тоже сегодня избили папкой. Своего рода. Ну, частично она сама этому поспособствовала.

Прошу о снисхождении, ваша честь.

Фомин

В конце августа начали рассматривать дело по существу. К тому моменту Матвееву стало лучше, но адвокаты всё равно выезжали на следственные действия без него.

Им удалось назначить экспертизу, вопреки противодействию со стороны прокуроров и капитана Уланова, – и во многом благодаря расположению судьи Костюченко, которая неожиданно одобрила экспертизу, и даже не возражала против приглашения экспертов со стороны защиты, которые близко были знакомы с Цитриным и Матвеевым. Но выбора у них, в общем, не было: нельзя найти театрального эксперта, который не был бы знаком с тем, чем занимаются в Шевченко, – это и в обвинении хорошо понимали. Фомин, по крайней мере, понимал.

А еще он понимал, что на кону новое уголовное дело, но на сей раз справедливое. Ему нужно только немного помочь.

Защита уже была на месте – это Фомин понял по усиленному движению в коридоре третьего этажа, – но вот то, как выглядело ознакомление с материалами дела, повергло его в шок.