Не та дверь

Столь бурная реакция показалась Виктору Степановичу интересной. Конечно, это могло быть и просто следствием пережитого за день… и все же.

Следователь наказал себе как можно скорее наведаться на работу к этому типу и осведомился:

– Долго ехали?

Он тут же наткнулся на обжигающий взгляд.

– Целую вечность! – прошипел вдовец. – Или вы ждали другого ответа? Вы должны понимать, почему я так сказал!

Виктор Степанович кивнул:

– Понимаю. Я спрошу иначе. Когда вы приехали домой?

Вася задумался.

– Сложно сказать. Наверное, после половины пятого где-то. Точнее не скажу.

– Было четыре сорок две, – сказала дочка Василия Андреевича. – Я часто на часы смотрела.

– Значит, шестнадцать сорок две. Спасибо, Люба. А позвонили вы мне… – Виктор Степанович достал телефон, посмотрел. – Да, позже. Уже в семнадцать двадцать пять. Немало времени прошло. – Он почему-то был почти уверен в том, что Василий Андреевич необычно отреагирует на это, и не ошибся.

Взгляд вдовца метнулся к дочери. Та неловким, ломаным движением поднесла руку к рисунку, выбритому на темечке, но так и не коснулась его.

Девочка отдернула пальцы так, будто он мог ее обжечь, посмотрела на следователя и спросила:

– Вам нравится?

Виктор Степанович вежливо приподнял уголки губ и сказал:

– Веселая улыбка.

– Это моя. Потрогайте.

Он встретился с девочкой взглядом, и шутка о малолетней кокетке умерла в его душе, так толком и не оформившись. Следователь посмотрел на ее отца.

– Страшно? – совершенно спокойно спросил тот. – Понимаю.

Виктор Степанович от души выругался про себя, протянул правую руку и дотронулся до одного из «зубов» улыбки-рисунка. Холод пронзил подушечки пальцев, схватил ледяными клещами кисть, тонкими сверлами ввинтился в предплечье до самого локтя. Следователь уронил руку на колено и застыл, глядя на пальцы, скрюченные от холода.

– Эта улыбка появилась, когда я ненадолго прилег рядом с Аллой, – ровным голосом проговорил вдовец. – Люба закричала. Я очнулся. Прибежал сюда, а она…

Виктор Степанович очень захотел, чтобы этот тип немедленно, сию же секунду замолчал. А еще чтобы это дело передали кому-нибудь другому. Плевать он хотел на премию и на очередное звание, которое ему по идее должны были присвоить к концу года! Пусть расследуют без него. Справятся – честь им и хвала. Не выйдет у них, он не осудит.

На какой-то миг Виктор Степанович даже представил, как встает со стула, выходит в коридор, одевается и покидает эту квартиру и злосчастную семейку на веки вечные, без права на возврат. Но он, конечно, остался сидеть на месте.

– Давайте вернемся на землю, – сухо сказал он, изо всех сил удерживая внутри себя стремительно растущее раздражение. – Если вы будете рассказывать мне сказки, то это ничем хорошим не закончится. Так откуда взялась улыбка?

Отец и дети переглянулись и снова уставились на него.

– Папа все правильно рассказал, – заявила девочка.

– Это Баба-яга сделала. Я ее видел, – проговорил мальчик.

– Хватит! – Виктор Степанович вскочил на ноги. – Довольно! Еще кого сюда приплетете?

Кровь бросилась ему в голову. Лицо закололо крохотными иголками, щеки запылали. Мало ему Горыныча – ничуть не сказочного! – который что ни день обещает с него три шкуры содрать и все на стене в кабинете повесить. Ему хватает страха за собственную семью. Он вынужден жить в одном районе с маньяком и каждый день, уходя на работу, оставлять ее без своей защиты. Так еще и эти выпендриваются! Понавыдумывали, мать их так!

Следователь с трудом взял себя в руки и прошипел:

– Дело ваше. Хотите комедию ломать – воля ваша. Но следующее представление будете давать у меня в кабинете. Повесткой вызову, ясно? И попробуйте только не прийти. – Он обвел их взглядом. – Ну? Так откуда взялась эта чертова улыбка?

Отец с детьми никак не отреагировали на вопрос, сидели молча и смотрели на него. Виктор Степанович скрипнул зубами, выскочил в коридор и с грохотом захлопнул за собой дверь. Из спальни тут же выглянул опер. Он увидел следователя, замер, затем закрыл рот и аккуратно скрылся за дверью.

Виктор Степанович ощутил, как пересохло в горле, отправился в ванную, открыл холодную воду, наклонился и принялся пить. Утолив наконец жажду, он ополоснул лицо, сел на край ванны и задумался.

Раздражение в адрес этой сумасшедшей семейки никуда не делось, но теперь его, притушенное водой, по крайней мере можно было держать в узде. Следователь сцепил пальцы, тут же вздрогнул и крутанул кран горячей воды. Он сунул правую руку под струю, ничего не почувствовал, проверил воду указательным пальцем левой руки и отдернул его. Из крана лился сущий кипяток.

«Баба-яга, – подумал Виктор Степанович. – Ну, конечно, кто же еще. А Кощеюшка на стреме стоял».

Но прежней иронии, которую ему хотелось бы ощутить в себе по отношению к словам мальчишки, не было. На ум следователю пришли прошлые подвиги маньяка – вырезанное сердце и глаза, уши, отхваченные в туалете. Как маньяк туда вошел и вышел? Почему его никто не видел, даже жертва?

«Еще, конечно, сегодняшнее нападение. Что там этот сопляк молол про стрижку сестры, дело одно, а вот то, что с головой их матери сделали…