Не то время, не те люди (СИ)

После с подачи нежного ласкового голоса он каждую неделю один вечер проводил в баре. Наблюдал за протекающей мимо жизнью безразличным свидетелем. Местную потасканную единственную проститутку просто угощал выпивкой, но сразу дал понять, что она его вообще не интересует. Парочку местных же геев прогнал сразу, сжав перед носом каждого кулаки, едва те осмелились подсесть к нему за столик. Те лишь, лепеча извинения, испарились, и больше к нему не приставали, изредка маяча где-то на краю обзора.

А вот с егерем, что ехидничал в первый вечер, он почти подружился. Даже радиостанцию приобрел с его подачи, мол, чтобы если что, связь хоть какую-то с поселением и другими егерями иметь.

Его почти никто не трогал, иногда мимо кто-то пробегал, что-то спрашивал. Он лишь наблюдал за людьми и слушал голосок в своей голове, мысленно ему отвечая. Даже умудрился заметить, что его новый друг в весьма натянутых отношениях с другим егерем.

Женщиной егерем. Весьма видной так-то женщиной.

Даже ведьма в его голове отметила, что несмотря на все слои одежды, эта женщина-егерь была весьма и весьма неплоха. И, наверняка, как спец в своем деле она была отличным, неспроста перед ней даже местный шериф расстилался.

Но вот его новый друг был с ней на ножах, хотя эта женщина-егерь была со всеми предельно вежлива и учтива. Правда она же и отвечала своему коллеге неприкрытой ненавистью и максимальным ехидством.

Ведьма в его голове даже предположила, что может, эти двое друг к другу неравнодушны как-то по-особому.

В один свой вечер посиделок увидел, как его новый друг, надравшись до синих коней, пристал к вошедшей коллеге. Конфликт разгорелся уже через десять секунд и выпитый алкоголь не помешал ему подскочить к другу и оторвать его руку от воротника парки женщины.

Но врезал ему сам.

Ибо нехрен по пьяной лавочке на баб лапы поднимать.

Правда, от женщины-егеря он ни слова не услышал в благодарность. Лишь странно на него глянула, но кивнула, мол, заметила, увидела, взяла на заметку.

Ведьма в голове замолчала после надолго. Неделю молчала, пока он снова не спустился побухать.

Женщина-егерь уже сидела за баром и потягивала что-то. Едва он увидел эту женщину, голос в голове надрывно заорал. Голос ведьмы в голове с невыразимой тоской и отчаянием орал на него, что он тупица и должен немедленно подойти к этой женщине-егерю, чьего имени даже не удосужился узнать. Он уже повернулся в сторону бара, намереваясь действительно подойти и завязать хоть какой разговор.

Но увидел, с какой обреченностью на нее смотрит его новый друг, что стоял у входа, явно не решаясь пройти.

Он не был знатоком всех этих хитросплетений отношений.

Он-то даже свою ведьму умудрился просрать.

И просто прошел мимо женщины-егеря, к своему излюбленному столику в самом темном углу зала.

Новый друг решил, что сегодня не его день. Через час женщина-егерь, сверкнув в свете люстры глазами, поднялась с места и со своей банкой пива сделала несколько шагов к нему. Он вовремя заметил ее непонятно-горький взгляд… и покачал головой, мол, даже не подходи.

Он не знаток всех этих непонятных взаимоотношений, но не был вправе влезать не в свое дело. Женщина-егерь вроде бы даже облегченно вздохнула… и ушла, кивнув напоследок бармену.

А он в тот вечер пил бесплатно, потому что старик-индеец внезапно так решил. После ночью ведьма резала без ножа его сердце своим тихим плачем.

Так и жил, пялился в огонь, рубил дрова, отчаянно дрочил, изредка слушая переговоры егерей и местной полиции, продолжая надираться раз в неделю со своим новым другом, что болтал без умолку, полностью компенсируя его ответное обычное молчание.

На сто двадцатый день одиночества услышал по радио призывы о помощи от своего нового друга. Долго думал, стоит ли ему срываться и лететь на помощь, только ведьма в его голове четко сказала, что он ничем не сможет помочь, ибо они все тут годами живут и знают что к чему, а он был лишь новичком посреди этих ледяных джунглей и сугробов снега выше головы. Он же мог лишь мешаться под ногами.

Последующие три недели он сидел один в баре. Со слов индейца, его новый друг отдыхал в больничке. Не было видно и женщины-егеря. Но спрашивать о ней не стал.

Не его дело.

Через двадцать один день его друг появился в баре и взахлеб рассказывал всем подходившим людям историю, как он нарвался на браконьеров и стаю озлобленных волков. Но он заметил, как технично его новый друг избегал вопросов, как он умудрился выбраться из всей передряги, отмазываясь общими ответами. Лишь под конец вечера его новый друг тихо пробормотал ему, насколько оказался дураком и дебилом, что не замечал явного.

Что тот имел в виду, так и не понял.