Не то время, не те люди (СИ)

И как она не старалась приблизить обзор, было непонятно, кто застыл за рулем. Это мог быть кто угодно, начиная от случайного человека, заблудившегося среди хитросплетения дорог и решившего заночевать прямо за рулем. А мог быть и чужак, захотевший осмотреться с плохими намерениями. Полночи играла с фокусировкой обзора, пока не смогла уловить очертания бледного лица.

При виде застывшего за рулем мужчины, невнятная радость переросла в ликование. Та, другая сразу узнала мужчину, без которого считала уходящие дни. Но та же, другая, остановила ее, едва она захотела выйти на улицу. Сама не знала, зачем ей вообще выходить к нему. Так и не определилась, прогнать она его хотела или пригласить в дом.

И пока она раздумывала, та, другая…. начала плакать.

Зачем она ревела, так и не смогла понять. В голове крутилось что-то непонятное и скользкое. И горькое, как перец.

Только к утру поняла, что именно там отдавало жжением на эмали зубов.

Если этот мужчина тут сидит, значит, либо он пытался вспомнить. Или пытался что-то для себя решить или понять. И еще было непонятно, может это папа его прислал присмотреть за домом, хотя в доме были Финли и Тайлер. Утром мужчина завел двигатель и уехал.

А ей стало очень одиноко и обидно.

В это утро та, другая, больше с ней не говорила. Просто перестала подавать хоть какие-то признаки, но она понимала, что та, другая все еще внутри.

Потому что ей передавались все ее эмоции.

В это утро ей стало так больно внутри, что она уже сама не сдержала крики. В это утро крики впервые не помогли. В это утро ей было настолько страшно, что она разбивала, все, что попадется под руки. Разорвала голыми руками всю одежду, что лежала под рукой, пытаясь выпустить наружу нечто болезненно-острое внутри себя.

Разбитые и разломанные вещи не помогли, как и крики, незваные горючие слезы тоже не спасли.

Дерганый рваными судорогами сон чуть успокоил.

Но вечером стало еще хуже.

Вечером Тайлеру пришлось ее усыпить.

Сквозь страшную пелену моральной боли она отлично видела, как меняются лица Тайлера и Финли. Видела, как они пытаются остановить ее. Но ничего не могла с собой поделать, дергаясь в агонии в крепких руках Тайлера, что удерживал ее в неподвижности, пока Финли колола успокоительное. От этой боли почему-то так и не получилось отрешиться.

Когда она очнулась со странной пустотой в голове, календарик рядом с кроватью показывал сороковой день без него. И хотя та, другая больше не говорила с ней, она продолжала считать время и называть это днями без него. Глубоко внутри она понимала, что та, другая, все еще рядом, хоть и не желает говорить.

Ее эмоции она все еще принимала.

На пятидесятый день Тайлер привез из больницы папу. Она даже не стала подниматься наверх навстречу — ей было отчего-то до ужаса стыдно. Неродной отец сам спустился к ней в подвал:

— Милая, я дома. Давай, мы просто посидим, и ты, может, захочешь рассказать все, что тебя терзает. Я выслушаю. Можешь плакать хоть весь вечер, я понимаю.

Папа сам сел к ней на пол, и так по родному гладил по голове, ероша спутанные волосы, что ей стало еще больнее и страшнее. И было горько, что она не может словами ему рассказать, что творилось внутри. Она и себе-то толком не могла разъяснить, что творится с ней, но с появлением папы дома ей стало намного легче.

Необъяснимо как, но ей действительно стало легче.

День шел за днем в относительном спокойствии. Папе требовалось вернуть форму и она, как могла, помогала ему, проводя часы на втором этаже рядом с ним.

На семидесятый день без него она поняла, что кричать уже вообще не помогает, ломать вещи тоже не было смысла. Потом уже одна занималась, без труда вспоминая папины уроки.

На девяностый день без него папа спросил у нее, может ли она работать.

Она могла.

На сто первый день она сидела на крыше недостроенного здания и расстреливала убегающих людей. Лишь попав домой, поняла, насколько были не просчитанными ее действия, но сразу поняла…. что ей все равно. И внутренние старые демоны ее больше не беспокоили. Никаких страхов, никакой паники. Ничего, что ей раньше мешало.

Но поняла, что люди вокруг стали ее замечать.

Случайный забулдыга из подворотни перед посадкой в фургон точно увидел ее. Женщина из соседней машины на перекрестке обратила на нее внимание. Каким-то образом люди стали замечать ее, хотя она изо всех сил старалась быть как можно незаметней.

И она стала больше слушать, что говорят вокруг, хотя раньше она не обращала на эти летающие звуки никакого внимания. Иногда ее вывозили работать, но она все делала, как положено. Даже вроде жила, как почти нормальный человек. Ела, смотрела телевизор, занималась в спортзале, чистила оружие, снова ела. И так по кругу.

И думала о себе, старательно анализируя налипшие эмоции.

Тоска и горечь ей было давно знакомы, как и страх с паникой. Новые странные эмоции, названия которым она никак не могла дать, обескураживали и крутили разум, швыряя во все стороны.

Но она все еще не понимала, как их положено показывать.