И она теперь страдает эмоциями, но все еще не знает, как их выпускать наружу. На словах, что как ни странно, ее теперь все устраивает, и она больше не будет принимать таблетки, папа шептал, перебивая ее, что он согласен на все, лишь бы ей было хорошо. Успокаивающе шептал, что примет все что угодно, лишь бы ей было удобно. И снова заливался слезами, благодаря вслух бога, что она, наконец, смогла все это рассказать.
А она рассказывала и поражалась, как легко ей становилось.
Ей и в голову не приходило, что просто слова, сказанные вслух, могут так помочь ей освободиться из выстроенной ловушки непонимания и неумения.
Они провели весь вечер на холодному полу в обнимку.
В какой-то момент уловила шорохи.
По запахам сразу узнала Тайлера и Финли, почти бесшумно севших рядышком.
Пришедшие молчали и дальше говорила только она, выпуская наружу столько слов, сколько не говорила за всю свою жизнь. Рассказывала им всем то, что никогда никому не рассказывала. Объясняла папе, как себя чувствовала под таблетками, зная, что сзади сидят и внимательно слушают еще двое. Рассказывала Финли и Тайлеру, как она умеет закрываться от боли, и как ей было страшно на тренировках, что не сумеет выйти на тот уровень, который хотел видеть папа. Как вообще додумалась о слиянии личностей, придумав это решение после мультика про поросят и крокодила. Говорила о том, как ей раньше не нравилось что-то новое. Радовалась, что ее оружие возвращается к ней.
И говорила, как она любит. Папу, Финли. Тайлера. Любит всех, кто был все время рядом.
И любит Бена.
Рассказала, что любовь эта досталась ей в наследство от той, другой, как и прочие эмоции, раздиравшие ее все время на мелкие куски. Папа мог лишь качать головой, и тихо вздыхать, роняя новые слезы.
Рассказывала, пока не уснула на папином плече.
Проснулась с такой тишиной в голове и легкостью в теле, что почти вприпрыжку понеслась наверх. Папа сидел на кухне в окружении всех ребят. И даже Люк присутствовал.
Она первой подошла ближе к Люку… и не без труда смогла извиниться. Слова вслух давались тяжело, но она смогла. Тот, помявшись и оглянувшись на папу, покивал головой.
С того утра ей стало намного проще.
Ребята из группы через день приходили в гости. Обедали, ужинали все скопом, но она никогда не выходила к ним. Но рассказывала о себе только в присутствии папы, Финли и Тайлера.
Пока в какой-то новый хороший день папа спросил напрямую.
— Милая, ты… ты ведь знаешь, что… кхм… Бен вернулся. Что ты… намерена делать с… со всем этим?
— Он не помнит меня.
— Ну… да. Ну да. Мы тут с ребятами поговорили. Э-э-э. Ты ведь знаешь, что Бозли до сих пор вне игры. Мы… тут подумали, ты не будешь против, если Бен вольется в команду вместо него? Как ты на это смотришь? Если ты против… то мы придумаем что-нибудь еще. Понимаешь, Бозли был отличным бойцом, но нужно заменить его кем-то. Если вдруг ты будешь против, найдем кого-нибудь другого, родная.
— Я не знаю, что делать, папа. Но я не против. Он все равно не помнит меня.
— Милая… Он помнит. Люк сказал, что он все помнит.
И она не удержала в себе слез. От вылезшего неописуемого страха будущего, он возникшей внутри безудержной радости, от липкой невнятной растерянности. Заливала слезами халат папы, что за секунду подскочил к ней и обнял.
— Поплачь, родная, поплачь. Выдави из себя все лишнее. Помнишь, я как-то уже говорил тебе, что приму все, что ты решишь. Не бойся, милая, не бойся. Делай как надо, я буду рядом, слышишь?
Теперь ревела от облегчения.
Папа разрешил, дал свободу действий. Папа у нее был самым лучшим человеком на свете.
Со спокойствием в душе она с того дня перестала считать дни без него.
Но глубоко внутри еще сильно сомневалась в правдивости слов Люка, что Бен все помнит. Люк все еще не сильно внушал доверия. А папа стал каждый раз перед делами спрашивать у нее, хочет ли она идти работать, ведь там будет Бен. И она прекрасно понимала папу, что видел ее мандраж.
Первые три раза она отсиживалась с папой дома, пока ее группа работала.
На четвертый раз решилась.
По пути на аэродром нервничала так, что даже Тайлер спросил у нее, все ли в порядке. Спрашивал, стоит ли им вообще лететь, может им лучше прямо сейчас отказаться и разойтись по домам. И она рискнула при всех сказать вслух, что боится. Но боится не того гнетущего страшного комка черноты, что возникал в груди, когда она боялась последствий.
Она боялась встречи с Беном.
Раздавшиеся смешки не показались ей злыми, больше нервными… и добрыми. А любящий себе подобных, а не девушек, Марти захихикал с Финли.
— А этааааа… А спорим…
О чем собирался спорить Марти, она уже не услышала.
Финли, наклонившись ухом к нему, тоже захихикала.
А ее начало потряхивать.
Едва спряталась посреди закрепленного груза, как грохоча ботинками, народ начал рассаживаться.