Не то время, не те люди (СИ)

— Он сказал, что все помнит, папа. Он сказал, что будет приезжать сюда. Пока я не выйду к нему сама. Или пока ты не пристрелишь его.

— А ты? Что ты сделаешь, милая? Чего ты сама хочешь? Ты… боишься его? Расскажи, пожалуйста.

— Не сердись, папа.

— Я же говорил тебе, детка…

— Да, ты говорил! Ты согласен на все! Но я не знаю, папа. Не знаю! Не знаю!

— Тише, тише.

— Я не боюсь его, папа. Но все это ведь не мое! Это ее чувства. Это от нее все это. А он говорил, говорил, но я не боялась, папа. У меня ноги от него мягкие. Он пах такой злостью, а я все думала, как поцеловать его, папа! От меня только проблемы, папа!

Они снова сидели вдвоем на полу… И снова плакали. Она отлично чувствовала запахи папиного расстройства и непонимания. Папа тоже не знал, что делать.

— Детка, послушай. Я… тоже растерян. Я тоже… ладно, давай так. Сегодня посиди дома. Не выходи. А там посмотрим, хорошо? Явится еще раз, там и посмотришь. Хорошо? Просто… потом мне скажи, что ты решила. Договорились?

Папа сидел с ней, пока машина за воротами не уехала. До утра сидел и пел ей песни, покачиваясь с ней в обнимку, а она все сидела и думала, что делать дальше.

Следующий день она банально проспала, перенервничав накануне. Голова была настолько пустая, что там можно было посадить целый самолет.

Этой ночью Бен снова торчал в машине за оградой, а она снова сидела и мучилась неопределенностью.

Выходить не хотелось вообще.

Днем она снова попыталась выпустить тягучий комок из себя криками. Не помогли и слова, которые она вывалила на мрачного папу и такого же хмурого Тайлера. Она прекрасно слышала свои истеричные звуки, что вылезали изо рта рваными кусочками, не всегда выстраиваясь в нормальные слова.

Но она пыталась.

Не помогло.

Он сидел в машине и в третью ночь.

Под конец четвертой ночи решилась.

Будь что будет, убить не убьет.

Может даже калечить со злости не будет.

А она наконец поймет, чего ей ждать. Поймет, что будет дальше, а то очень гулкая неопределенность в голове мешала.

Ворота открывать не стала, она давно заметила, что в одном секторе ограды прутья шире, чем везде. Через ту дыру и вылезла. Смотреть на его бледное лицо было очень тяжело, но она смогла сесть в машину. Пристегнулась и замерла в ожидании, разглядывая свои голые ноги.

А Бен, вместо того чтобы сказать хоть слово или сделать хоть что-то, откинулся на свое сиденье и тоже замер, не спуская с нее глаз. Глаза эти она уж очень хорошо на себе чувствовала. Его жесткий равнодушный взгляд наждачкой царапал нервы. Сидела, стараясь не ерзать, но паника уже поднималась вверх, заливая разум. Сидела, пока не поняла, что еще минута, и еще прорвет новой истерикой. Бен ни одним движением не отреагировал, когда она отстегнулась и вылезла из машины. Словно его устраивали эти непонятные ночные безмолвные посиделки.

На пятую ночь папа сам вошел к ней в подвал, едва Бен припарковался.

— Иди, детка. Тайлер сказал, он тебя не обидит. Не бойся, иди.

Она послушалась папу. Вылезла через прутья и села к Бену и снова пристегнулась.

В этот раз он завел двигатель и возил ее часами по каким-то дорогам.

А ее все больше волновало, что он будет делать. Как отреагирует, если она попросит вернуть ее домой? Что сделает, если она не сумеет сдержаться и начнет кричать, чтобы освободиться от тяжести внутри?

И что он сделает, если она его поцелует?

Последний вариант показался ей самым лучшим, но Бен все рулил, один раз остановившись на заправке. Целовать на заправке его не хотелось, она решила, что еще подождет. Он снова ее катал, нигде не притормаживая и иногда обжигая своими глазами.

Катал, пока ей вконец не надоело.

Она сама дернула за руль, выворачивая на себя и заставляя Бена ударить по тормозам. И пока он ошалело парковался, она сама пересела к нему на колени, без труда втискиваясь между ним и рулем.

И сама клюнула его в губы.

Бен словно только этого решения и ждал, сразу стиснул ее, голодно вжимая в себя. Дальнейшее слилось в одно большое пятно жара и возбуждения, весь мир потух, оставив горячие руки и тяжесть тела на ней.

После секундная резкая боль сразу сменилась гигантской наковальней наслаждения. Зверь в ней вдавливал ее в сиденье, но было уже плевать, что он всем своим весом лежит на ней. Зверь взял свое, но теперь ей хотелось гораздо больше, чем просто ощущение втиснутого в нутро подрагивающего, но неподвижного тела.

— Пожалуйста. Двигайся! Ну же. Пожалуйста.

Зверь на ней, не переставая поскуливать, с тяжёлым дыханием едва-едва толкался в нее, но ей было мало. Краем разума понимала, что он пытается беречь ее, но было мало. Инстинктивно пыталась подмахивать тазом, но вместо желаемого получила тихий рык с приказом не рыпаться.

Зверь начинал звереть.

И она с мутным рассудком все сильнее дергалась под нежно-сладкими движениями, пока волна чистейшего экстаза не захлестнула. Бен больше не давил на нее всем телом, давая отдохнуть. Но не вышел из нее, продолжая каменной твердостью растягивать пульсирующие мышцы. Только спустя целую вечность прохрипел ей в затылок:

— Ты помнишь, любимая, что я тебе сказал в самолете? Четыре сраных дня назад, м?