Не только о Хармсе. От Ивана Баркова до Александра Кондратова

Суровый Герцен, чутко следивший из-за границы за перипетиями предреформенной ситуации в России и развитием в ней гласности в начале 1860-х годов, то и дело припечатывал противников сравнением с Барковым, которого к тому времени, как видно, проштудировал. 1 сентября 1857 года в «Колоколе», характеризуя статью профессора Н. И. Крылова, Герцен писал: «Нет, этим языком у нас русская литература не говорила никогда; это Барков – верноподданнической поэзии, это de Sade – раболепия» ^[33]. В 1858 году в предисловии к изданию сочинений М. М. Щербатова и А. Н. Радищева, характеризуя екатерининские времена, Герцен писал: «Между „фонариком“ и Эрмитажем разыгрывались сцены, достойные Шекспира, Тацита и Баркова» ^[34]. Почти как Пушкин (также иронизируя) Герцен издевался над возможностями гласности в России в очередной статье «Колокола» от 1 января 1860 года: «Отрезанные от всякой возможности (отвратительным почтовым устройством книжных посылок из России) своевременно получать журналы, мы долго думали, что в России печатаются зажигательные воззвания, еретические книги Лютера и ернические сочинения Баркова» ^[35]. «Духовной барковщиной» обозвал Герцен в 1862 году одну из статей московского митрополита Филарета ^[36], критика В. И. Аскоченского в 1864 году назвал «Барковым православия» ^[37], а статьи «Московских ведомостей» в 1865 году – «барковским сквернословием» ^[38].

Баркова усердно читал, очевидно, с 1860-х годов и М. Е. Салтыков-Щедрин, а по некоторым произведениям можно судить и о его интересе к биографии ставшего легендарным поэта.

В отзыве о нашумевшем романе П. Д. Боборыкина «Жертва вечерняя» (1868) Салтыков-Щедрин писал: «Попытка узаконить в нашей литературе элемент „срывания цветов удовольствия“ не нова и ведет свое начало от Баркова. Сочинения этого достойного писателя, впрочем, для публики неизвестны, хотя мы положительно не понимаем, какое может быть препятствие к обнародованию их после обнародования „Жертвы вечерней“» ^[39]. В «Господах Головлевых» увлечение Барковым одного из персонажей становится главенствующей характеристикой личности этого персонажа: «Глава семейства Владимир Михайлыч Головлев еще смолоду был известен своим безалаберным и озорным характером <…>. В минуты откровенных излияний он хвастался тем, что был другом Баркова и что последний будто бы даже благословил его на одре смерти» ^[40]. Это, конечно, выдумка Головлева, поскольку он рожден, как можно судить по сюжету, в 1780–1790-х годах, но выдумка простительная, поскольку он является страстным почитателем Баркова: «Часто, во время отлучек Арины Петровны по хозяйству, отец и подросток-сын удалялись в кабинет, украшенный портретом Баркова, читали стихи вольного содержания и судачили…» ^[41] В одной из глав повести на званом вечере после ужина представлена «сцена-маскарад», в ходе которой декламируются отрывки из трагедии Н. А. Полевого «Уголино», а девушка подает реплики «из неизданной трагедии Баркова» ^[42]. В конце повести предстает видение: Владимир Михайлыч Головлев, дразнящийся языком и цитирующий Баркова.

В опубликованных в следующем году (1876) «Господах Молчалиных» одного из персонажей зовут Иван Семенович, он поэт и желает основать собственный журнал: «…у него для первого нумера трагедия Баркова в портфёлях хранится <…>» ^[43].

В «Старческом горе, или Непредвиденных последствиях заблуждений ума» (1879) один археолог-библиограф сообщает, что ездил летом в Испанию, так как узнал, что «там скрывается собственноручно писанная Барковым и доселе никому не известная трагедия, которую, после долгих и изнурительных поисков, и приобрел, уплатив за нее половину своего имения» ^[44]. Затем он штудирует Баркова, а жена жалуется, что «благодаря этому занятию, стало совсем невозможно жить, потому что даже маленькие дети – и те до такой степени пристрастились к сквернословию, что иначе не говорили друг с другом, как тирадами из барковских трагедий» ^[45].

Один из персонажей повести «Игрушечного дела людишки» (1880) – кукольный мастер Изуверов устраивает представление, в ходе которого кукла-барышня подает кукле «Лакомке» книжку: «<…> на обертке присланной книжки было изображено: „Сочинения Баркова. В университетской типографии. Печатано с разрешения Управы Благочиния“» ^[46].

Наконец, в первой редакции четвертого из «Писем к тетеньке» (1880), иронизируя по поводу нравственного уровня современного общества, Салтыков-Щедрин пишет: «Да выложите перед Проломленной Головой всю Барковскую преисподнюю – она и тут ни одним мускулом не шевельнет!» ^[47]