Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни

Дали старт, и мы отправились в долгий и скучный поход. Дождь и холодный встречный ветер заставляли думать, что реальная температура еще даже ниже объявленных 2 градусов тепла. Ничто! так не деморализует, как долгий и однообразный; путь под дождем по совершенно ровной дороге. На подъемах, по крайней мере, хоть немного согревайешься, потому что приходится работать интенсивнее, но на ровной дороге промерзаешь и промокав ешь до самых костей. Не помогает никакая обувь, никакая куртка. В прошлом я добивался успеха во многом благодаря тому, что был способен выдержать такие погодные условия, которые оказывались не под силу всем остальным. Но не в тот день.

Хинкэйпи проколол колесо. Мы все остановились. Пелотон, увеличив темп, удалился. К тому времени, когда мы вернулись на трассу, отставание от лидеров составляло 20 минут, и на пронизывающем ветру нам потребовался час неимоверных усилий, чтобы компенсировать потерянное время. Мы мчались под дождем, пригнув головы. Ветер продувал одежду и мешал удерживать равновесие на тряской дороге. Внезапно я переместил руки на середину руля, выпрямился в седле и съехал на обочину. Я остановился. Я сдался. Я сошел. Срывая с себя номер, я думал: «Неужели на это я хотел потратить свою жизнь — мерзнуть, мокнуть, валяться в канаве?»

Фрэнки Эндрю ехал сразу за мной, и он помнит, как я выглядел, когда вдруг выпрямился и съехал с дороги. По моему виду он сразу понял, что я, наверное, не скоро — если вообще когда-нибудь — в следующий раз выйду на дистанцию. Впо — следствии он мне признался, что первой его мыслью было: «Лэнс кончился».

Когда остальные члены команды после окончания этапа собрались в гостинице, я уже паковал вещи. «Я уезжаю, — сказал я Фрэнки. — Я больше не гонщик — возвращаюсь домой». Меня не волновало, как отнесутся к моему поступку товарищи по команде. Я попрощался, повесил сумку на плечо и ушел.

Мое решение бросить спорт никак не было связано с моими физическими кондициями. Физически я был силен. Просто я не хотел там оставаться. Я не знал, хочу ли до конца своих дней терпеть холод и боль, крутя педали.

Когда я позвонил Кик по сотовому телефону, она после занятий французским покупала продукты.

— Я сегодня приеду, — сказал я ей.

Связь была неважная, и она меня плохо слышала, поэтому все время повторяла:

— Что? Что случилось?

— Потом расскажу, — сказал я.

— Ты ранен?

Она думала, что я разбился.

— Нет, я не ранен. Увидимся вечером.

Через пару часов Кик встретила меня в аэропорту. В тягостном молчании мы сели в машину и поехали домой. Наконец я заговорил:

— Знаешь, мне просто не нравится этим заниматься.

— Почему?

— Я не знаю, сколько мне осталось жить, но я не хочу потратить все эти годы на велогонки, — сказал я. — Я ненавижу все это. Ненавижу плохую погоду. Ненавижу быть вдали от тебя. Ненавижу здешний образ жизни. Я не хочу оставаться в Европе. В «Рута дель Соль» я доказал самому себе что еще что-то могу, продемонстрировал, что способен вернуться и преуспеть. И больше мне не нужно ничего доказывать ни себе, ни раковому сообществу.

Я ждал, что она скажет: «А как же мои занятия, моя работа? Зачем ты заставил меня приехать сюда?» Но она этого не сказала. Сказала она другое:

— Ну что ж, будь по-твоему.

В самолете, на котором я возвращался из Парижа в Кап-Ферра, в одном из журналов я увидел рекламу фирмы «Harley-Davidson», хорошо резюмировавшую мои чувства. Там говорилось: «Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, я бы…» — и перечислялись разные вещи типа «чаще любовался закатом». Я вырвал этот листок из журнала и показал его Кик, объясняя свои чувства:

— Вот что мне не нравится в велоспорте. Не такой должна быть жизнь.

На следующий день Кик отправилась на курсы французского, а мне делать было нечего. Я целый день просидел в квартире, отказываясь даже смотреть на велосипед. В школе, где занималась Кик, было строгое правило: по телефону не разговаривать. Я звонил ей трижды.

— Я не могу сидеть целый день дома и ничего не делать, — сказал я, когда она наконец ответила. — Я звонил в турагентство. Все, мы уезжаем.

— У меня урок, — коротко промолвила Кик.

— Я еду за тобой. Эти занятия — пустая трата времени.

Кик вышла из класса и, сев во дворе на скамейку, заплакала. Она несколько недель боролась, чтобы преодолеть языковой барьер. Она обустроила наш новый дом, научилась разбираться в местных обычаях и валюте, освоила местные правила дорожного движения. И оказалось, что все усилия были напрасны.

Когда я приехал за ней, она все еще плакала. Я встревожился.

— Почему ты плачешь?

— Потому, что мы уезжаем, — ответила она.

— Что ты имеешь в виду? У тебя же здесь нет друзей, языка ты не знаешь, работы нет. Почему ты хочешь здесь остаться?

— Потому, что я уже на это настроилась и хотела бы закончить начатое. Но если ты считаешь, что нам надо ехать домой, — поедем.