Не только о велоспорте: мое возвращение к жизни

Риж…» что там дальше? — сказал Билл. — Но в Америке о них никто слыхом не слыхивал. Никто даже не подозревает о твоем коротком возвращении в велоспорт. Поэтому тебе все-таки следует соззвать пресс-конференцию и объявить о своем ухо де. Я понимаю, что ты считаешь свое возвращение в спорт большим подвигом, и в этом я с тобой согласен. То, что ты сделал, воистину поразительно; Уже одно то, что ты победил рак, можно назвать] великим возвращением. Но дело в том, что никто другой этого не знает.

— Я пришел четырнадцатым в «Рута дель Соль», — возразил я, защищаясь.

— Лэнс, ты станешь для всех человеком, который победил рак, но в спорт не вернулся. Вот что будет.

Наступила очередная долгая пауза. Я видел, как была озадачена Кик.

— Да, ты прав, так нельзя, — сказал я наконец.

Стэплтон ухватился за меня всерьез, перечислив тысячу дел, которые мне нужно было сделать, прежде чем я смогу формально уйти в отставку.

— Я понимаю, что ты уходишь, — сказал он. — Вопрос в том, как ты уйдешь.

Он спросил, готов ли я созвать «живую» прессконференцию, посоветовал встретиться и поговорить со спонсорами. А потом он сказал:

— А может, устроим хотя бы одну прощальную гонку?

Я не мог достойно уйти из спорта, не выступив напоследок в США.

— Почему бы тебе не выступить на национальном чемпионате в июне и не сделать это своей последней гонкой? — сказал Билл. — Ты можешь там выиграть, я знаю. Вот это и станет твоим возвращением; это будет то, о чем люди узнают и что запомнят.

— Ну… не знаю, — нерешительно произнес я. — Что-то мне не хочется снова садиться на велосипед.

Билл терпеливо манипулировал мною, стараясь не дать мне объявить о своем уходе. Он придумывал все новые причины, почему мне следует с этим подождать. Билл сказал, что в любом случае я не могу уйти раньше «Гонки за розами», а она состоится в мае.

В конце концов Билл меня уломал. Я сказал, что пока воздержусь от заявлений, но, как бы там ни было, устрою себе несколько дней выходных.

Команда «Postal» проявляла терпение. Том Вайзель дал указание ждать. Но несколько дней превратились в неделю, неделя превратилась в месяц. За это время я даже не распаковал свой велосипед. Он лежал разобранный в гараже и пылился.

Я вел себя как последний бездельник. Каждый день играл в гольф, катался на водных лыжах, пил пиво или просто лежал на диване и смотрел телевизор.

Я стал завсегдатаем мексиканского ресторана «Chuy's», нарушая все правила спортивной диеты. Я и раньше, когда прилетал домой из Европы, ехал туда прямо из аэропорта и заказывал буррито под томатным соусом и пару «Маргарит» или пива «Shiner Bock». Теперь же я ел там практически все.

Я больше не намерен был ни в чем себе отказывать; мне дан второй шанс — и я был намерен использовать его на всю катушку.

Но это не приносило мне радости. Легче на сердце не становилось, я не чувствовал себя свободнее и счастливее. Я пытался воссоздать то на» строение, которое было у нас с Кик во время совместного путешествия по Европе, но на этот раз! все было иначе, и я не понимал почему. Правда! заключалась в том, что мне было стыдно. Меня терзали сомнения и чувство вины по поводу содеянного мною во время гонки «Париж-Ницца».; «oСынок, никогда не сдавайся». А я сдался.

Я вел себя так, как было совершенно несвойственно моему характеру, и причина тому — мое возвращение с того света. Это была классическая ситуация. Что дальше? У меня была работа, была своя жизнь, а потом я заболел, и это перевернуло все с ног на голову. Теперь же, пытаясь вернуться к жизни, я был совершенно дезориентирован — и не мог с этим справиться, не мог все поставить на свои места.

Я ненавидел велоспорт, но при этом думал «Ачто еще я могу делать? Быть мальчиком на побегушках в какой-нибудь конторе?» Я не знал, что мне делать, и просто хотелось спрятаться, убежать от проблем — чем я и занимался. Я избегал всякой ответственности.

Я знаю, что пережить рак — это не только восстановить здоровье тела. В выздоровлении нуждалась и моя душа.

Никто этого не понимал по-настоящему — кроме Кик. Она держала себя в руках, хотя имела все основания злиться. Пока я играл в гольф, она осталась без дома, без работы, без собаки, читая объявления в рубрике «Требуются» и беспокоясь о том, как нам удастся сводить концы с концами. Моя мать очень сочувствовала ей. Она звонила нам, просила передать трубку Кик и спрашивала у нее: «Как твои дела?»

После нескольких недель моего гольфа, пьянства и мексиканской кухни Кик решила, что так больше продолжаться не может — кто-то должен попытаться повлиять на меня. Однажды утром мы сидели в патио и пили кофе. Закончив, я отставил чашку и сказал:

— Ладно, пока, у меня гольф.

— Лэнс, — промолвила Кик, — а что у меня сегодня?

— То есть?

— Ты не спрашиваешь меня, чем я собираюсь заниматься сегодня. Ты не спрашиваешь, чем хотела бы заниматься и не возражаю ли я против

твоего гольфа. Ты просто говоришь, что ты намерен делатъ. А тебя интересует, чем я занимаюсь?

— О прости, — пробормотал я.

— Так чем мне сегодня заняться? — настаивала она. — Скажи.

Я молчал. Я не знал, что сказать.