Не трогай нас

Вот одна большая идет зима,
а за ней другая, не лучше той.
И хозяин льна, господин зерна
говорит про тяжелые времена
прямо-таки с хозяйственной прямотой.

Говорит, что и всходы за рядом ряд

на удачу выросли, вкривь и вкось,
словно сонный сеятель наугад
там зерно разбрасывал, как пришлось.

Этот мир, дичающий на глазах,

берегли наша кротость и наша злость.
На домашних взвешивали весах,
что осталось и что нам не удалось.

Берегли как одежду на каждый день,

как одно обещание на устах.
Потому всегда уходили в тень.
Нелегко нас в темных искать местах.

Мы природный слух

Мы одно из двух
на краю пустом
(объясню потом)

Мы подземный пласт

Мы болотный газ
Мы древесный уголь
Не трогай нас

«Ту бумагу, что завелась на каждого…»

Ту бумагу, что завелась на каждого,
не прочесть ни издали, ни вблизи —
чересчур несет от листа бумажного,
как от тех, кто все извалял в грязи.

Мы бывали в тысячах – вышли сотнями

одиночных призванных голосов,
чтобы стать охотничьими угодьями
для бескрайних свор беспородных псов.

Погляди на сход чепухи и грязи —

не мечталось так никакому штази.
И ему еще не видать концов.

Сколько темных видели превращений

одного в другое. И что теперь?
Те всегда могли проходить сквозь щели,
а теперь мы им сами открыли дверь.

«Вот и опять над кремлевской стеной…»

Вот и опять над кремлевской стеной
ночь ожидает сигнала.
И обращается свет соляной
в тусклую желть Арсенала.

Время со мной говорит в мегафон.

Носится говор кромешный
и, опускаясь, как черный грифон,
низко парит над Манежной.

«Фотоснимки, сложенные в стопки…»

Фотоснимки, сложенные в стопки,
память с именами на слуху.
Не пригодный даже для растопки
опыт, превратившийся в труху.

Комментарий, мелкие курсивы.

Матрицы некрепкие клешни.
И души медлительные силы —